Апофеозом этого скульптурного беспредела была конная статуя некоего сурового воителя, вызывавшая прямые ассоциации с бронзовыми кондотьерами Донателло и Верроккьо.
— Узнаешь? — спросил Бубенцов. — Комдив Крысятников. Лучший друг Бени Крика и Сони Золотой Ручки. Побратим атамана Григорьева. Известнейший бандит Бессарабии и Таврии. Три месяца повоевал на стороне красных, успел геройски погибнуть и потому провозглашен героем.
— Вовремя умереть — это большое дело, — согласился Костя. — У тебя самого на этот счет какие планы?
— Синдбада надо бы закончить, — задумался Бубенцов. — Это еще томов пять. А там можно и о вечном подумать. Каша повсюду крутая заваривается. Мест, где можно геройски подохнуть, хватает.
— И поставят тебе в родной станице вот такой же памятник! — мечтательно произнес Костя.
— Шутишь. У нас даже бронзовые ручки с дверей Дома культуры украли. А памятник в первую же ночь распилят… Ну вот мы и пришли, — с видимым облегчением вздохнул Бубенцов.
Первым, кого они встретили возле здания, занимаемого торфом, был известный писатель- новеллист и адепт здорового образа жизни Гофман-Разумов. Борода его разрослась до такой степени, что уже напоминала артиллерийский банник, лысина стала внушительней, чем у Сократа, а чисто условная обувка на ногах свидетельствовала исключительно об уважении к столь важному мероприятию, как Международный конгресс прогрессивных писателей.
На плече Гофман-Разумов тащил мешок со свежими кукурузными початками.
— Ты никак вегетарианцем стал? — поинтересовался Костя.
— Нет, я все ем, — заверил его Гофман-Разумов. — А кукурузу я домой захвачу. Здесь она копейки стоит, а в наших северных краях — редкость. Буду варить и продавать на проспекте.
Тут на крыльце появился Верещалкин, как всегда в очках, что не позволяло определить, пьян он в данный момент или трезв. Однако это обстоятельство довольно скоро прояснилось.
— Бубенцов! — воскликнул он, обнимая Жмуркина. — Что же ты так долго добирался? А еще казаком называешься!
— Жеребец в дороге расковался, да и перебои с овсом случились, — сдержанно объяснил Костя.
Однако Верещалкин уже отпихнул его от себя и раскрыл объятия перед сотником-заочником.
— Костя! Жмуркин! Любимый мой писатель! Как я по тебе скучал! Оставайся жить у нас! Я тебя сделаю заместителем министра внутренних дел!
— Я вообще-то по другому ведомству, — сказал Бубенцов. — Внутренние дела меня мало интересуют. А вот командиром конной армии согласен стать.
— Запросто! Какую армию выбираешь — первую иди вторую?
— Разве у вас их много?
— Ради тебя хоть десять сформируем! — Верещалкин произвел рукой резкое рубящее движение, чуть не упал и вдруг дурным голосом заорал:
— Ну а лапти смени да косу наточи, и умоется кровью весь мир, — в спину удаляющемуся директору ТОРФа добавил Бубенцов.
Непонятно было, потешается он над Верещалкиным или поддерживает его.
В кулуарных разговорах Костя вскоре выяснил, что Верещалкин с помощью Катьки, имевшей в этих краях разветвленные родственные связи, сумел втереться в ряды местной элиты, или, говоря по-новому, «истеблишмента».
Как-никак он был единственным членом Союза писателей на весь город. Бывшие председатели колхозов и директора школ, в одночасье провозгласившие себя министрами и госсекретарями, видели в нем чуть ли не классика советской литературы.
Без участия Верещалкина не обходилось ни одно торжественное мероприятие. Он сидел во всех президиумах и стоял во всех почетных караулах, а однажды даже бежал с факелом в руке впереди группы спортсменов-ветеранов (правда, уже через сотню метров его одолела одышка). Он участвовал в праздниках урожая, юбилейных торжествах, презентациях новых печатных изданий, маршах протеста, освящении храмов и военных учениях. Он шефствовал над школами, детскими приютами и исправительными учреждениями. Местные судостроители даже хотели назвать его именем только что отремонтированную самоходную баржу, да Катька воспротивилась — очень уж непрезентабельный вид имела эта посудина, весь свой век возившая песок и пиломатериалы.
Пуская своим покровителям пыль в глаза и умело выдавая желаемое за действительное, Верещалкин сумел рядовой литературный семинар превратить в Международный конгресс прогрессивных писателей, выбив на его проведение государственную дотацию.
Ради этого пришлось пригласить и каких-то сомнительных прибалтов (Бармалей, став активным деятелем националистической партии, все контакты с ТОРФом прекратил), и одного натурального монгола, повсюду расхаживавшего в живописном костюме ламаистского монаха-предсказателя, и вездесущего Хаджиакбарова, по такому случаю надевшего чалму, и никому не известного армянина с грузинской фамилией, и даже застенчивого мальчика-израильтянина, носившего шапочку-кипу и грозную фамилию Урицкий (при знакомстве с ним Костя поинтересовался: «Это не ваш дедушка устроил в Питере ту знаменитую заварушку?» Мальчик, зардевшись, стал оправдываться: «Что вы! Мой дедушка приходился Моисею Соломоновичу всего лишь троюродным племянником»).
Особенно широко были представлены недавно созданные независимые республики, в принципе считавшиеся дружественными (на полублатном жаргоне, повсеместно употребляемом в сочинениях Вершкова, они назывались Быдлостан, Хохлостан, Великая Кацапия и так далее).
Все делалось согласно канонам, устоявшимся еще со времен шефства Союза писателей над стройкой Беломорско-Балтийского канала. Отрабатывая щедрые суточные, писатели обязаны были выступать в коллективах трудящихся, призывать народ к новым трудовым и боевым победам, внушать массам социальный оптимизм, а вернувшись домой, еще и создать талантливые произведения, освещающие истинное положение вещей в регионе (на языке Верещалкина это называлось «Прорыв информационной блокады»).
В отличие от чересчур эмоционального Верещалкина, Катька прогрессивных писателей встречала довольно холодно и первым делом заставляла расписаться в куче ведомостей. Костя поставил шесть подписей за себя самого и еще две дюжины за отсутствующих приятелей — Балахонова, Вершкова, Лифшица и Разломова.
Научившись на милицейской службе читать кверху ногами любые тексты, он сразу заприметил список участников конгресса, в котором Катька время от времени делала свои, понятные ей одной, отметки — кого-то зачеркивала, кого-то, наоборот, подчеркивала, а возле некоторых фамилий ставила жирный восклицательный знак.
Число лиц, включенных в список, превышало сотню, чего ТОРФ не мог позволить себе даже в лучшие годы. Но не это было самое интересное. Впечатляли суммы (в том числе и транспортных расходов), запланированные на содержание каждого гостя.
Костя быстро прикинул в уме, что любой из его коллег был обязан сожрать гору деликатесов, выпить не меньше бочки вина и на персональном автомобиле совершить турне по всем европейским столицам. Да, тандем Верещалкин — Катька умел не только пускать пыль в глаза, но и превращать эту пыль в золотой песок.
«Впрочем, а какое мне до этого дело? — подумал Костя, ставя очередную подпись в очередной
