— Я вообще не понимаю, ради чего нужно было прятать эти деньги, с таким трудом добытые мною в Берне. Разве вы пираты? Или после долгого пребывания в Швейцарских Альпах вы возомнили себя гномами, стерегущими золото драконов? Как вас угораздило зарыть в мерзлую землю такую баснословную сумму? Еще вчера вы жаловались мне, что Временное правительство закрывает большевистские газеты и разоружает красногвардейцев. Да за средства, похороненные вами, можно было устроить десять подпольных типографий и вооружить целый полк!
— Кто же заранее мог предполагать. что нас встретят на Финляндском вокзале цветами и оркестрами. — Бритый лукаво усмехнулся. — Мы готовились к самому худшему, вплоть до ареста. Вот, Григорий Евсеевич подтвердит. Зачем подносить такой богатый подарок Временному правительству. Вот мы и решили закопать деньги где-нибудь возле Сестрорецка, чтобы в удобный момент вернуться за ними. У вас, батенька, нет никакого понятия о конспирации.
Небритый, до того державшийся весьма застенчиво и скромно, вдруг с вызовом произнес:
— После окончательного торжества социалистической революции мы вернем вам это презренное золото!
— Пренепременно, — подтвердил бритый, обмахиваясь своей круглой шляпой. — У нового общества просто отпадет нужда в нем. Пролетарии, освободившиеся от вековой эксплуатации, будут строить из золота общественные туалеты. Пусть справляют свою естественную нужду на то, что являлось предметом поклонения для их классовых врагов! Разве это не послужит уроком истории для всего человечества?
— Позвольте с вами не согласиться. — Иностранец с задумчивым видом уставился на кончик своей сигары.
— Относительно золота?
— Нет, относительно общественных туалетов. В новом обществе их попросту не будет. Ну если только в самых незначительных количествах.
— Куда же они денутся? — удивился бритый. — Нужда ведь останется.
— Нужда останется. А туалеты исчезнут, — мрачно молвил иностранец. — Увы, такова общая закономерность всех социалистических революций, до сих пор не разгаданная теоретиками классовой борьбы.
— Да, у Маркса об этом ничего нет… — Бритый призадумался. — А где же, позвольте поинтересоваться, пролетариат будет справлять свою нужду?
— Где придется. За углом, за кустиком, в ближайшем подъезде, прямо посреди улицы.
— Прошу прощения, а как же дамы? — взволновался небритый.
— После торжества социалистической революции дам не будет.
— А кто тогда будет?
— Массы, — многозначительно произнес иностранец. — Массы, массы, массы, одни только массы.
— Интересно, кто это сказал?
— Николай Эрдман.
— Наверное, какой-нибудь очередной ренегат вроде Плеханова или Каутского. Ах, канальи! Еще и мнят себя социал-демократами. Так опошлили святое понятие, что мне даже стыдно причислять себя к этой партии… Григорий Евсеевич, приготовьте записную книжку. Я немедленно продиктую проект решения о переименовании Российской социал-демократической рабочей партии… ну, скажем, в Коммунистическую. Есть, правда, еще одно подходящее название — фашистская, — подразумевающее пучок прутьев, единство, но это доброе слово уже прибрал к рукам итальянский социалист Муссолини, с которым я встречался на конспиративной квартире в Цюрихе. Интереснейшая, скажу вам, личность, хотя марксизм трактует весьма превратно, на манер того же Троцкого, не к ночи он будь помянут.
— С переименованием партии торопиться не будем, — твердо сказал иностранец. — Тем более что партии как таковой в данный момент уже нет. Кто в подполье кто в тюрьме, кто во вражеском стане. Все надо начинать заново. Вот почему я и вспомнил про эти деньги.
— Опять двадцать пять! Вы, батенька, придаете деньгам слишком большое значение. Плюньте на них, — посоветовал бритый, и для наглядности сплюнул сам. — Беда в том, что вы во многом продолжаете оставаться на мелкобуржуазной платформе. Общение с рантье и лавочникам и испортило вас…
— Смотря кого оно испортило, — молвил в ответ иностранец. — Вы ведь в Цюрихе и Париже с пролетариатом тоже не очень-то общались. Все больше с кельнерами да гарсонами. Пиво пили, на велосипеде катались, в кафешках танцевали. Себе ни в чем не отказывали. По дороге в Россию, где якобы ожидали ареста, не преминули посетить стокгольмские магазины. Разоделись в пух и прах. Ботиночки новые, костюмчики новые, даже тросточки — и те новые. Откуда, спрашивается, взялись капиталы?
— Но только не из ваших берлинских денег! — возмутился бритый. — Оделись мы на средства, собранные шведскими единомышленниками. И вообще, мне начинают докучать ваши упреки. Мы политические деятели, а не какие-то содержанки! Нашли о чем сокрушаться! О тридцати сребрениках, полученных от кайзера Вильгельма! Я не заключал с германскими империалистами никаких соглашений и не брал на себя даже моральных обязательств. А золото принял только как знак уважения, сделанный одной политической силой другой политической силе, чьи интересы на определенном историческом этапе совпали. Я с чистой совестью могу игнорировать все спекуляции, распространяемые по этому поводу так называемой свободной прессой.
— Если собираетесь строить свободное общество, то привыкайте и к нападкам свободной прессы. В условиях подлинной демократии это священная корова. Поверьте мне как журналисту с именем и опытом, объездившему полмира.
— Ничего подобною! — запальчиво заявил бритый. — Я сам в прошлом журналист, и учить меня не надо! Для прессы может быть только одна истинная свобода — выражать волю пролетариата, наиболее передового класса нынешнего общества. Все остальное от лукавого! В случае прихода к власти большевиков мы немедленно заткнем пасть всем этим буржуазным газетенкам. На первое время вполне хватит и одной «Правды». Не так ли, Григорий Евсеевич?
— Именно так. — Небритый, которому, очевидно, сейчас досаждало абсолютно все, а в особенности солнечный свет, болезненно поморщился. — А не оставить ли нам на время это пустое занятие? Траву скоро скосят, и бутылка найдется. Есть, в конце концов, и другие приметы… Давайте лучше вернемся на станцию Разлив.
— Да, да! — оживился бритый. — В вокзальном буфете имеется вполне приличное пиво синебрюховского завода. Ничем не хуже швейцарского или немецкого. Великолепное пиво! Не так ли, Григорий Евсеевич?
Небритый на сей раз ничего не ответил, только кивнул, сглотнув слюну. Зато высказался суровый иностранец.
— Пива после социалистической революции тоже не будет. — внятно произнес он. — Поэтому привыкайте. Да и нечего вам делать на станции. Временное правительство объявило вас в розыск. За поимку назначена довольно внушительная сумма. На людях, сами понимаете, появляться опасно. Внешность вы слегка изменили, но этого мало. Придется пока здесь отсидеться. Благо, погода хорошая. Купайтесь, загорайте. Заодно, глядишь, и денежки найдутся. Если надо траву косить — косите. Надо землю копать — копайте. К осени и управитесь.
— Где же нам, позвольте узнать, жить? Не под кустом ведь? — заволновался бритый.
— Шалашик поставьте в укромном месте. Относительно снабжения я сам позабочусь. Разносолов не обещаю, но селедкой и черным хлебом обеспечу.
— Про чай не забудьте, — напомнил бритый. — И про газеты! Газеты — это самое главное. Причем любых направлений, включая проправительственные.
— Газеты само собой, — кивнул иностранец. — Селедку-то во что-то надо заворачивать… Какие еще будут пожелания?
— Ружье. — сказал небритый. — И удочку.
— А мне что-нибудь для умственной деятельности. — сказал бритый. — Хорошо бы полное собрание сочинений Маркса и Энгельса.
— Полное не обещаю, — ответил иностранец. — Но «Критика Готской программы» и «Анти- Дюринг» будут.
