— Принеси одну такую бутылку мне — и тогда получишь зефир.
— Если я скажу Изольде, что ты за ней шпионишь, она мне две коробки купит! — с пафосом заявила девчонка.
Это был, конечно, наглый шантаж, но средств борьбы с ним Ваня сейчас не имел.
— Ну ты и жадная, — подивился он. — Ладно, будет тебе целых три коробки.
Настёна, вырвав у него угощение, захлопнула дверь, а Ваня, чтобы не мозолить глаза прохожим, спрятался за ближайший сугроб.
Ждать пришлось гораздо дольше, чем он рассчитывал. То ли у Настёны что-то не вытанцовывалось, то ли она попросту кинула своего несостоявшегося жениха. Внезапно в избе раздался истошный детский плач, который не могли заглушить даже толстые бревенчатые стены.
Затем во дворе появилась разгневанная Изольда Марковна, тащившая полное ведро пустых бутылок, главным образом от дорогих импортных вин и коньяков. Топором она расколотила их на мелкие осколки, а образовавшуюся кучу битого стекда облила бензином и подожгла.
— Операция по добыванию отпечатков пальцев провалилась, — вполголоса констатировал Ваня. — И виной тому низкий профессиональный уровень агента.
Цимбаларь решил подобраться к фольклористке с другой стороны.
Не приходилось сомневаться, что среди населения Чарусы самой достоверной информацией о ней располагает квартирный хозяин, то есть, староста Ложкин. Оставалось только вызвать его на откровенность.
Лучшим способом для этого, конечно же, было совместное распитие спиртных напитков, желательно в больших дозах. Но ведь для пьянки нужен какой-то достойный повод!
Впрочем, как раз таки его долго искать не пришлось. Подкараулив Ложкина на улице, Цимбаларь напомнил ему про обещание организовать в ближайшее время баньку (которая, как он втайне надеялся, обязательно закончится обильным возлиянием).
— Какие могут быть вопросы! — воскликнул старик. — Я сегодня, как нарочно, с утра каменку затопил. Приходите под вечер. У меня и венички заготовлены. Старуха вас так отпарит, что все хвори пройдут.
— Старуха? — переспросил Цимбаларь. — Она тоже с нами в баню пойдёт?
— Забыл сказать, — спохватился Ложкин. — У нас вся семья в один заход моется. И мужики, и бабы, и подростки. А то на всех жара не напасёшься. Топишь весь день, топишь, а через час каменка холодная.
— И сноха ваша будет? — осторожно поинтересовался Цимбаларь.
— И сноха, и квартирантка, — охотно сообщил Ложкин.
— А это удобно?
— Если бабы не возражают, вам-то чего стесняться: Баня как церковь, в ней все равны... Тем более квартирантка в компании с мужиками уже парилась. Вы, главное, дурные мысли от себя гоните и на бабьи прелести особо не заглядывайтесь.
Немного подумав, Цимбаларь пришёл к выводу, что ему представляется уникальная возможность вызвать на откровенность не только Ложкина, но и саму Изольду Марковну. Ведь в бане, как известно, всё умягчается — и кожа, и мозоли, и душа, и нравы.
— Только вы своим бабам заранее не говорите, что я приду, — попросил Цимбаларь. — А то ещё испугаются.
— Ясное дело, не скажу, — Ложкин ухмыльнулся в усы. — Пусть для них сюрприз будет. Но и вы зря не волнуйтесь. Для нас общая баня — привычное дело. Так издревле повелось. Этот обычай ни попы, ни комиссары извести не сумели. И здоровью пользительно, и продолжению человеческого рода способствует... Если бы в ваших столицах мужики и бабы вместе мылись, не оскудела бы Русь-матушка людьми.
— Возможно, вы и правы, — согласился Цимбаларь. — Надо будет при случае внести соответствующий проект в комиссию Госдумы по законодательным предложениям.
В сумерках Цимбаларь отправился к Ложкину. Следовало бы, конечно, выпить для смелости, но в парной это могло выйти боком даже самому закалённому человеку.
Миновав избу старосты, где свет горел только на кухне, он направился в глубину двора, к приземистой баньке, которой окон вообще не полагалось. Над трубой дрожал горячий воздух, из чего следовало, что каменка — низкая печь, заваленная сверху большими и маленькими камнями, — уже вытоплена.
В предбаннике дивно пахло вениками, на стенах висела одежда, в углу стояла бочка с водой, стопка оцинкованных шаек и — отдельно — кадушка с квасом. Из парной доносились приглушённые голоса, главным образом женские.
Цимбаларь начал раздеваться и, только сняв полушубок, вспомнил о пистолете, с которым в последнее время был неразлучен. Оглядевшись по сторонам, он не нашёл ничего лучшего, как сунуть его в валенок, а сверху прикрыть тёплыми носками.
Затем, повинуясь въевшейся в кровь и плоть привычке опера, Цимбаларь проверил одежду потенциального противника, то есть Изольды Марковны. Она состояла всего из двух предметов — легкого халатика да короткой норковой шубки — и никаких колюще-режущих предметов не содержала.
Оставшись в одних шлёпанцах, Цимбаларь прихватил с собой шайку и смело вступил в парную. Он ожидал встретить там полумрак и душный сырой туман, так характерный для непритязательных деревенских банек, но оказался буквально в раю — чистом, светлом и жарком. Судя по всему, следуя примеру своих финских сородичей, жители Чарусы всем прочим видам пара предпочитали сухой.
До самого потолка высились покрытые душистым сеном полки, и на самой верхней из них, отвернувшись лицом к стене, лежал Ложкин, фигурой слегка напоминавший матёрого медведя, а старуха, облачённая в ночную рубашку, энергично лупила его сразу двумя вениками — берёзовым и можжевеловым.
Полкой ниже, по-русалочьи распустив волосы, сидели Валька Дерунова и Изольда Марковна Архенгольц — обе распаренные и совершенно голые. Валька была девахой пышной и ядрёной, как натурщицы Кустодиева, а поджарая фигура фольклористки являла собой творение дипломированных массажистов, косметологов и инструкторов фитнеса.
Украдкой глянув на женское сословие, Цимбаларь с досадой ощутил, что не все органы тела подчиняются ему столь же беспрекословно, как, скажем, руки. Однако, вспомнив совет Ложкина гнать от себя дурные мысли, Цимбаларь вежливо поздоровался и, потупившись, уселся в сторонке.
Нестерпимый жар тут же объял его, словно очистительный огонь — грешника или кипяток — рака. Все поры на коже разом открылись, извергая наружу не только пот и шлаки, но и продукты распада алкоголя, выпитого аж с начала месяца.
Старуха продолжала остервенело нахлёстывать Ложкина, а дамы хихикали, косясь на гостя.
— И что это во мне такого смешного? — без всяких церемоний поинтересовался Цимбаларь. — Неужели кальсоны забыл снять?
— В кальсонах бы тебя сюда вообще не пустили, — ответила Валька. — Мы меж собой толкуем, что мужик ты с виду справный, да, жаль, тараканы в голове завелись.
— Цыц, кобылы! — приподнявшись на полке, рявкнул Ложкин. — Кто старое помянет, тому глаз вон! Мы здесь свои грехи вместе с грязью смываем. Надо друг к другу сочувственно относиться... Отдохни, мать, — он забрал у старухи веники. — Дай я малость поработаю. Полезай сюда, Изольда!
— Под вас согласна лечь, а на полку не хочу, — жеманно ответила фальклористка. — Вы лучше нашего гостя попарьте.
— Рано ему ещё, пусть немного погреется, — возразил Ложкин. — Тогда, значит, Валькин черёд... А ты, Изольда, поддай парку.
Изольда Марковна, ничуть не стесняясь своей скульптурной наготы, приподнялась было, но вдруг ахнула и, схватившись за правую ягодицу, присела.
— Что-то нога в бедре подвернулась, — пожаловалась она.
