только её живот, но и так называемые чресла. В этих буйных и, по сути дела, сорных зарослях терялись скудные лобковые волосёнки.
— Зачем же ты ляжки намазала? — рассердился Павианыч.
— На всякий случай, — сквозь слёзы сообщила Манюня. — Чирьев забоялась… Помоги-и-те!
— Как же я тебе помогу? — буркнул несколько смущённый Павианыч. — Удаление волос — не мой профиль. Сбривай пока. А потом купишь себе какое-нибудь средство в косметическом салоне. Сейчас эпиляторов хватает.
— Помогите… Анзору помогите. — Манюня еле-еле справлялась с рыданиями. — Я уже как-нибудь обойдусь… Меня мужики такой ещё больше любят. Козочкой зовут. Или пушистиком.
— Не понимаю, при чём здесь Анзор? — Павианыч самостоятельно подтянул Манюнины рейтузы и даже оправил выпавший из её зубов подол юбки. — А у него что болит?
— Душа! — с надрывом сообщила Манюня. — Он плеши своей страшно стесняется. Говорит, что настоящий грузин должен быть волосатым. Как Багратион. Как Сталин. Как Буба Кикабидзе. Как Сосо Павлиашвили. Поэтому в народе Берию так не любили. То же самое и с Шеварднадзе… Когда Анзор из Тбилиси уезжал, лохматым был, как пудель. Я на фотографии видела. Как теперь назад возвращаться? Вся родня засмеёт. Скажут, что денег в Москве не нашёл, зато шевелюру потерял… Позвать его?
— Не надо! — запротестовал Павианыч. — Ты лучше скажи, куда его волосы подевались?
— Молодой был, глупый. Однажды голову вместо шампуня растворителем помыл. После этого и облысел.
— Даже и не знаю, поможет ли ему моё средство. — Павианыч всё ещё колебался. — Боюсь, как бы хуже не стало.
— Куда уж хуже! У него на голове всего шесть волосин осталось. И все в ушах… Помоги-и-те! — она снова скорчила плаксивую гримасу.
— Ладно, забирай. — Павианыч протянул ей литровую банку, наполненную чем-то вроде прогорклого подсолнечного масла. — Последние мои запасы… Да только про себя не забывай. Курс лечения ещё не закончен.
— Вот спасибочки! Золотое у вас сердце, Пахом Вивианович! — Манюня вцепилась в банку так, словно она была наполнена золотым песком. — Век не забуду! Когда в Тверь на толкучку поеду, обязательно в церковь зайду. Свечку за ваше здоровье поставлю. И молитву закажу. Чтоб вы ещё сто лет прожили!
— Лишние расходы ни к чему, — смягчился Павианыч. — Я и добрым словом обойдусь. Знать, таков мой жребий — помогать людям. Даже столь никчёмным, как ты с Анзором. В следующий раз захвораешь — приходи. Только впредь все мои предписания выполняй. Никакого самовольства. А то ещё сдуру задницу целебным бальзамом намажешь.
— Есть грех, — опустив глаза, призналась Манюня. — Уже намазала.
— Зачем? — в сердцах воскликнул Павианыч.
— Да так… Случайно вышло. Я, живот помазав, ладони об задницу вытирала, — для пущей убедительности она продемонстрировала этот пагубный жест.
— И как же теперь тебе с волосатой задницей живётся?
— Да ничего. Только в сортир с расчёской хожу… Если по большой нужде приспичит… Но Анзор обещал на днях парикмахерскую машинку достать. Полегче станет.
— Если так и дальше пойдет, твоему Анзору придётся газонокосилку доставать, — с упреком произнёс Павианыч. — А шерсть ты не выбрасывай. Свяжешь мне из неё тёплые носки.
— И в придачу кисет с отделкой из человеческой кожи, — добавил Ваня, но оценить его шутку было уже некому: Манюни и след простыл.
— Ну что — убедился? — сразу насел на него Павианыч. — Видел волшебное действие моего бальзама?
— Ты про фурункул или про волосы? — уточнил Ваня.
— И про то, и про другое.
— Фурункул, скорее всего, сам прошёл, это ведь не сифилис, — сказал Ваня. — А волосы на заднице — это ещё не доказательство. При здешней экологии у человека и не такое может вырасти. Хоть волосы, хоть рога, хоть раковая опухоль. Сам говорил, что на вашей свалке пырей гуще сирени вымахал… Но если Анзор восстановит свою шевелюру — тогда совсем другое дело. Это будет настоящая сенсация. Сразу помчимся патентовать твой бальзам.
— Помчимся? — удивился Павианыч. — И ты со мной?
— Конечно!
— А в качестве кого?
— В качестве юрисконсульта. Или шефа службы безопасности. Ты на мой рост внимания не обращай. Брюс Ли тоже не очень крупным был.
С целью демонстрации своих необыкновенных физических качеств Ваня прикурил от уголька, извлечённого из печи, а потом раздавил его в пальцах, вызвав тем самым целый сноп искр.
Павианыч в долгу не остался и хотел проделать ещё более впечатляющий номер — то ли сесть задницей на раскалённую плиту, то ли выпить кружку кипящего варева. Однако этому рискованному поступку помешал осторожный стук в дверь.
Ваня подумал сначала, что это вернулась Манюня, желающая щедро расплатиться с Павианычем своим соблазнительным пушистым телом. Но на пороге вновь появился лысый Анзор.
На сей раз, следуя категорическому требованию Павианыча, он облачился в белый застиранный халат, скорее всего, позаимствованный на пункте санитарной обработки, расположенном поблизости. Череп грузина, обильно смазанный бальзамом, сверкал, как бильярдный шар.
Низко, но с достоинством поклонившись, Анзор положил на край стола пухлый пакет, перетянутый шпагатом.
— Прими, дорогой, — сказал он, глядя на Павианыча благодарным взором. — Это пока задаток. А если волосы вернутся, в пять раз больше получишь. Нет, в шесть!
Не дожидаясь реакции хозяина, Ваня развернул подарок. В упаковке из нескольких газет находились деньги. Семьдесят рублей мелкими купюрами. Цена поллитра водки среднего качества.
Проводив взглядом гордо удалившегося Анзора, он промолвил:
— Правильно говорят — с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Павианыч добавил:
— Не забывай, что вдобавок мне обещаны теплые носки из человеческого пуха. Именно о таких мечтал когда-то большой друг советского народа император-людоед Бокасса Первый, он же и последний…
— Слава те, господи! — удовлетворённо вздохнул Павианыч, когда их наконец-то оставили в покое. — Теперь можно и причаститься. Нет ничего хуже, чем прерванная молитва, казнь, половое сношение или пьянка. Мало того, что удовольствие сорвалось, так ещё и невроз заработаешь… Какой тост у нас на очереди? За татарско-монгольское иго или за восстановление шахт Донбасса?
— Подожди. — Ваня придержал его руку, уже потянувшуюся к бутылке. — Выпить я, конечно, не против. Даже очень. Но есть одна проблема.
— И в чём же она состоит? — поинтересовался Павианыч, чья очередная атака на бутылку закончилась столь же безрезультатно.
— В тебе.
— Быть такого не может! Я уже лет двадцать никому, кроме себя самого, проблем не создаю.
— Случается, что и беспроблемность порождает проблемы. Вернее, безответственность… Ведь после трёх-четырёх рюмок с тобой уже не поговоришь. Будешь мычать что-то невразумительное, глупо хохотать и тыкать мне пальцем в глаз. Уж я-то тебя знаю! Поэтому давай на трезвую голову перетрём кое- какие вопросы. Я ведь, как ты, наверное, догадался, по делу пришёл.
— Догадался, как не догадаться… — Павианыч помрачнел. — Ох, как я дела твои не люблю! Люди должны в мире и согласии жить, а ты всё кого-то вынюхиваешь да выслеживаешь, словно инквизитор.
— К людям я как раз-таки никаких претензий не имею. Пусть живут себе. Хоть в согласии, хоть в
