– Я никуда не уйду, пока ты мне все не расскажешь, баронесса. Подумай, хорошенько. Я опять не дам тебе опиума. Тебе ведь это не понравится?
– Нет, нет, – испуганно вскрикнула я, – нет, пожалуйста, не делай этого. Я стараюсь вспомнить, но ничего не получается! Я взяла их из ящика, это я хорошо помню. А потом… я услышала, что ты идешь… и спряталась под стол.
– Ну, наконец мы сдвинулись с мертвой точки. – Барон злорадно улыбнулся. – Ты спряталась, когда услышала, что идем мы с Клаусом. Что ты сделала потом? Ты вылезла из-под стола… у тебя была папка. Внутри лежали фотографии. Что ты с ними сделала?
– Я… я подошла к окну, – неуверенно сказала я. – Выглянула наружу. Было высоко. Я не могла вылезти через окно. Я перегнулась через подоконник… и бросила их вниз. Под окном росли кусты роз. Я бросила их… в кусты роз.
– А что потом? – спросил он, хватая меня за плечи. – Что ты сделала после того, как вышла из моего кабинета? Ну, думай! Ты спустилась вниз и подобрала их?
Я нахмурилась.
– Было поздно. Я устала… после концерта. Я пела. И устала. И пошла спать.
В этот день он от меня больше ничего не добился. Через некоторое время я уже не помнила, как меня зовут. На следующий день он уехал в Мюнхен. Охранники в замке немного расслабились. Франц и Фриц присматривали за мной по очереди.
Мне не хотелось есть. Только пить. Опий. Я страшно похудела, остались только кожа и кости, но меня не интересовало, как я выгляжу. По-моему, я даже не причесывалась. Я носила нелепый ночной халат и бесформенные туфли на несколько размеров больше моей ноги. И ни с кем не разговаривала. Мне на все было наплевать. Кроме опия и видений, которые он приносил. Однажды я случайно увидела в зеркале свое отражение. Выпирающие скулы, потухшие глаза, спутанные волосы, напоминавшие пучок сена.
Вернулся барон и снова принялся изводить меня вопросами про фотографии. Вероятно, ситуация в Мюнхене сильно ухудшилась. Эти фотографии наконец увидели все, и влияние Цандера на Максимилиана неизмеримо ослабло. Барон лишил меня опиума на три дня, и я совершенно обезумела.
На четвертый день ему пришлось дать мне опий, но потом он вынужден был уйти, не узнав ничего нового, так как я вошла в транс. Вероятно, в моем помутившемся мозгу сохранилась все же капля разума, потому что я понимала, что рассказать ему всю правду – значит подписать себе смертный приговор.
Я пыталась сосчитать, сколько стражников охраняет замок. Дошла до тридцати и сбилась. Они ходили туда-сюда, маршировали небольшими группами по утрам и вечерам. Вполне возможно, что их было всего десять. А может, и больше. Я смотрела на солдат сквозь зарешеченное окно своей комнаты, и сверху они выглядели, как маленькие крысы, бегавшие по двору.
Однажды я увидела необычную картину. В распахнутые ворота двора въехала ярко раскрашенная повозка. С сиденья возницы спрыгнул высокий белокурый мужчина. На нем были синие мешковатые штаны, красная рубаха, а на шее – синий платок. Из повозки выбралась невысокая, темноволосая женщина с ярко- красным платком на голове, в красивой зеленой юбке и цветастой желтой кофте. В их облике было что-то ужасно знакомое.
Один из моих охранников, тот, что пониже, Фриц, отодвинул засов и вошел ко мне в комнату.
– Выходи, время прогулки, – буркнул он. – Не пойму, чего ради я так вожусь с тобой?
– Нет, я хочу остаться здесь и смотреть на улицу, – ответила я, берясь руками за оконную решетку. – Посмотри, какие смешные люди там внизу. Кто они?
Фриц подошел к окну и проворчал:
– Цыгане. Они приезжают время от времени торговать своим хламом или купить у нас старых лошадей. Кстати, мою лошадь пора заново подковать. Интересно, они привезли с собой кузницу? Некоторые, я знаю, привозят. Хорошо, что барона нет в замке. Он ненавидит цыган до помешательства.
Фриц силой оторвал меня от окна и накинул мне на плечи шаль. Листья уже начинали желтеть, ночами подмораживало, и даже днем было довольно прохладно. С тех пор, как меня привезли в замок, прошло несколько месяцев, но я вряд ли это заметила. Скоро должна была прийти зима. За ней весна. Доживу ли я до весны? Мне было все равно.
Мы с Фрицем долго спускались по каменным ступенькам, затем прошли через большой зал и вышли на слабо освещенный осенним солнцем двор. Фриц усадил меня на низкий, каменный бордюр и велел сидеть смирно, а сам пошел поговорить с цыганами.
Я безразлично смотрела на них: мой интерес к ним уже угас. Их было пятеро: четверо мужчин и одна женщина, все одетые в яркую одежду. Мне казалось, что мужчины все время поглядывали на меня. Один, самый смуглый и черноволосый, сделал было несколько шагов в мою сторону, но другие остановили его. Я заметила на его левой щеке багровый шрам.
Цыгане выгрузили наковальню и отнесли ее ближе к конюшне. Они развели гудящий огонь, большой и красивый, и вскоре по двору разнеслось энергичное звяканье железа о железо. Цыгане кричали, смеялись, шутили с охранниками и Фрицем, громко обсуждали достоинства лошадей.
Пока мужчины возились вокруг кузницы, женщина направилась ко мне. Один из охранников попытался остановить ее.
Она со смехом оттолкнула его.
– Я не причиню ей никакого вреда, просто погадаю, вот и все. Могу и тебе погадать, если не будешь таким занудой. Я вижу, у тебя много подружек. И ты с ними сущий дьявол!
Она со смехом толкнула солдата локтем под ребро, и тот, ухмыльнувшись, убрал ногу. Цыганка трещала без умолку и бочком подбиралась ко мне. В конце концов солдат пропустил ее.
Цыганка, взяв меня за подбородок, громко произнесла:
– Ай-ай, какая красивая девушка! Я редко видала таких красавиц. – Она обернулась и крикнула одному из солдат: – Что с ней? Она больна или глупа? Что?
Тот пожал плечами:
– Не знаю. Думаю, она юродивая.
– На юродивых Божье благословение, – ответила цыганка. – Подойди ко мне, дитя, не бойся старой матушки Элизы. Она не обидит тебя. Цыгане не обижают таких бедняжек, как ты. Не бойся меня.
Я посмотрела на нее. Она была немолода, но на ее живом лице с дерзким выражением горели яркие карие глаза. Она присела рядом со мной на каменный бордюр и взяла мою руку.
– Как здесь тепло, – весело сказала она. – Тебе нравится здесь сидеть? Позволь я взгляну на твою ладонь. Может, и тебя в будущем ждет возлюбленный. Как знать?
Она бросила многозначительный взгляд на охранника и хихикнула. Солдат, снова ухмыльнувшись, отошел в сторону. Тогда цыганка крепче сжала мне руку и зашептала:
– Рони, послушай! Рони, ты узнаешь меня? Это я, Элиза, Элиза Мак-Клелланд. Не бойся. Ох, Рони, что они с тобой сделали!
