– Да вот так, в свободное от работы время… – не дала она договорить мне. – Создали группу и по очереди пасли… Не постоянно, конечно, но по нескольку часов в сутки… Как сверхурочные…
– И?
– Ничего, вернее, никого! Только скандалы с Ато…
– А из-за чего скандалы?
– Кричали они друг на друга громко, так что соседи слышали все эти их пререкания прекрасно…
– Что же они слышали?
– Да много чего, но все всегда сводилось к одному: она отказывалась быть его женщиной.
– В прямом смысле?
– Да, в прямом, в физическом. Скандалы обычно начинались поздно вечером, то есть когда… – Она стыдливо замялась.
– То есть когда порядочной японской жене положено быть женщиной, да? – довысказал я за нее очевидную вещь.
– Да… – Она согласилась с моей трактовкой событий. – А Ирина, судя по показаниям соседей, эту обязанность выполнять отказывалась.
– А как она причину объясняла?
– Ну орала она на него по-русски, в японском она не очень, все-таки только два года здесь… Он тоже ей по-русски отвечал, по-другому она бы не поняла… У него, кстати, неплохой русский, практически свободный…
– Как же вы там в их скандалах разбирались?
– Как, как! Меня в основном вечерами слушать посылали, с телескопическим микрофоном часами в машине торчала. Я все-таки два года в Москве, в РГГУ, в аспирантуре отучилась, перед полицейскими курсами. – Она тяжело вздохнула. – А у ребят у всех семьи, им вечерами домой надо было…
– И что же вы там наслушали?
– Термины в основном зоологические были. И еще немножко анатомических…
– Зоологические – это «козел», да?
– Конечно, на что русские еще способны! Он почти всегда был у нее козлом и бегемотом… Он полный довольно… А она у него сукой и змеей – тут тоже выбор небогатый…
– Про анатомию рассказывать будете? – не без ехидства поинтересовался я.
– Ну, у нее претензии к размеру были… – усмехнулась она, – и скорости процесса…
– Что, медленно все у них происходило, что ли?
– Да нет, она его как раз в обратном обвиняла…
– А к ней у него что было в этом плане?
– А он кричал, что ее, кроме денег и секса, ничего не интересует, поэтому гнездышко у нее открыто не только для его птички, а для всех желающих…
– Так что, версия с любовником действительно имеет место быть? Этот Ато что-то знает про нее? И про него тоже?
– Его не спросишь пока, его нет нигде, – напомнила мне Мураками. – А что до любовника, то если предположить, что эта Ирина сбросила в море труп своего мужа, а как я вам уже сказала, он у нее мужчина довольно крупный…
– И у нее при этом имеются претензии к размеру? – усмехнулся я. – Не вяжется что-то…
– То получается, что, – она спокойно проглотила мою анатомическую ремарку, – чтобы плотно упаковать тело и погрузить его в багажник, ей нужен был помощник…
– Логично, все логично, если только…
– Что «если»?
– Если вы правы и в море она действительно сбросила мужа… Как мы с вами это докажем, если она сама во всем не признается? Что мы ей конкретно можем предъявить?
– Ничего… – опустошенно констатировала Мураками. – То, что его нет нигде, безусловно еще не доказывает, что она его убила, вывезла из Ниигаты и скинула в море.
– Не доказывает, Мураками-сан, – согласился я. – И вообще нечего нам пока так привязываться к версии убийства. Я чувствую, что она весьма непродуктивная.
– Я за ней, Минамото-сан, год хожу! Понимаете? Год! И я знаю, на что она способна!
– Да откуда вы знаете, на что она может быть способна? – Я попытался урезонить начавшую было расходиться не на шутку капитаншу. – Все, что у вас есть, как я понимаю, в чистом виде «бытовуха», из которой серьезного дела не сошьешь.
– Надо сшить! – Аюми рубанула перед собой воздух ребром маленькой, детской ладошки, которую меня неудержно потянуло по-дружески пожать.
Глава 4
Мы расстались с решительной и беспощадной Мураками возле регистрационной стойки «Гранд-отеля», предварительно наведя справки у приклеившегося к потертому плюшевому креслу в гостиничном лобби и пугливо прятавшегося за замусоленной газетой невзрачного сержанта из нашей «наружки» об Ирине Катаяме, которая, как оказалось, прибыла незадолго до нас и заселилась в номер 816. Бойкая Аюми получила у администратора ключ от номера 812 с брелком в виде гигантской, размером с ее кулачок, деревянной груши, демонстративно не пожелавшей влезать в карман разухабистых темно-коричневых штанов – видимо, единственного вида верхней одежды, способного надежно прикрывать ее короткие и корявые нижние конечности. Я же не стал делать никаких попыток сопроводить самостоятельную даму из Ниигаты до номера, так как, во-вторых, баульчик ее особой тяжестью не отличался, а во-первых, исходящие от капитанши агрессивные феминистические флюиды подсказывали мне, что в моей физической помощи, как и в любой другой, она не нуждается. Она сказала, что через сорок минут подойдет в управление, чтобы «поздравить» своих младших университетских товарищей с «пахучей годовщиной», я же, оставив «краун» на гостиничной стоянке, потопал прямиком на работу, поскольку идти было всего два квартала.
Было уже почти семь, но управление все еще копошилось и шевелилось огромным муравейником. Я иногда, когда мозги мои не загружены иной, более интеллектуальной работой, задумываюсь (мой друг Ганин не преминул бы выразиться поизящнее: «Иногда я часто думаю…»), что было бы, если бы вся эта возня за столами и беготня по этажам на пару часов замерла, если, скажем, в семь часов понедельничного вечера здесь никого бы уже не было, как, например, в окружающих здание управления компаниях, фирмах и учреждениях. Земля перестала бы крутиться или нет – если не вокруг монументального Солнца, то по крайней мере вокруг своей осиной оси? Тот же Ганин в случае таких вот моих виртуальных изысканий, которыми я имею глупость с ним время от времени делиться, всегда вспоминает-напевает дурацкую советскую песенку, где лирический герой – самоуверенный эгоцентрист и самовлюбленный пижон без страха и упрека – заливается: «А без меня, а без меня река бы току не давала» и что-то в таком же оптимистическом духе, включая наглый рефрен, что все вообще бы здесь рухнуло, «когда бы не было меня», то бишь его, золотого-бриллиантового. Ганину особенно нравятся в этой картине слова о том, что «без меня», то есть без него, «здесь ничего бы не стояло». Но при этом записной скабрезник Ганин уверяет, что вообще-то как раз эти слова «здесь ничего бы не стояло, когда бы не было меня» должна петь женщина, а не мужчина, потому как если их, как и всю эту песнь песней, поет мужик, то это не про него, Ганина – гетеросексуала по природе и мачо по натуре, и он разделять авторскую позицию в данном вопросе не намерен ни под каким идейно-эстетическим соусом.
Ну да бог с ними – и с рекой, то дающей, то не дающей (ток, я имею в виду), и с физиологом Ганиным, вопрошающим: «Кто он такой, этот Ток?» У меня же всегда на душе становится как-то неуютно и прохладно, стоит мне представить наши комнаты, коридоры и лифты пустыми и спокойными. Если все это шуршание и шелестение прекратится, то, я уверен, если небо и не рухнет на землю, то трава уж точно расти не будет и, следовательно, коню не на чем будет валяться. Нам, на Хоккайдо, конечно, полегче сейчас, чем токийским или осакским ребятам, крутящимся безумными белками в ненавистных колесах за ту же зарплату. Хотя остров у нас огромный – все-таки второй после Хонсю, народишку здесь проживает всего пять миллионов, и это из почти ста тридцати всего японского населения. Более того, чуть меньше половины хоккайдцев кучкуются в Саппоро и налипших на него где-то доброкачественными, где-то злокачественными опухолями пригородах, как вон та же сегодняшняя сонная Энива, соединяющая Саппоро с Читосэ, но сама по себе никакой ценности не представляющая.
Когда десять лет назад лопнул-хлопнул мыльный пузырь нашей хваленой экономики, экологически и демографически везучие хоккайдцы сильно пострадали финансово. Остров еще с 1860-х, когда сюда с юга прибыли первые колонизационные отряды, был для остальной Японии страшно тяжелой бюджетной обузой. Но до начала 1990-х деньги из Токио исправно вбухивались в так называемое «освоение» Хоккайдо огромные. Можно сказать, что весь трудолюбивый Хонсю пыхтел-потел над изготовлением лучших в мире машин, станков и телевизоров только для того, чтобы любимый Хоккайдо спал спокойно, и видел сны, и зеленел по весне, и золотел по осени.
А теперь весь этот парадиз закончился: уже который год Токио скуп на дотации; что ни день, то разоряется десяток-другой хоккайдских компаний, живших до этого исключительно на донорские подачки с Хонсю; народ беднеет на глазах, и многим становится страшновато за свое будущее – как в криминальном, так и в финансовом плане. В криминальном – преступность растет как снежный ком, катящийся под воздействием неумолимой Ньютоновой силы по склону нашей главной хоккайдской достопримечательности – спящего вулкана Сёвасиндзан, близнеца Фудзиямы. Когда нашим согражданам не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, все чинно улыбались, кланялись и бросали окурки в урны. Теперь же не до точности попадания окурками в эти самые урны, которых вдобавок почему-то стало намного меньше. Теперь народец, которому по-прежнему хочется не просто кушать, но кушать сытно и вкусно, и которому глубоко безразлично, чего такого «мыльного» лопнуло в нашей экономике, ворует все подряд. Кражи и вооруженные налеты на дежурные магазинчики и банковские автоматы участились до такой степени, что начальству пришлось создавать круглосуточный штаб по контролю над ростом уличного бандитизма. Причем ладно это безмозглая молодежь забавлялась бы – побалуются ребятки пяток лет, потом столько же отсидят и в конце концов угомонятся и шелковыми будут – хоть пояса для кимоно из них шей. Ан нет, и сорока-, и пятидесятилетние мужики, потерявшие работу, а вместе с ней любовь и уважение своих домашних, напяливают на свои глупые физиономии хирургические марлевые маски или те же черные ажурные чулки, зажимают в нетвердом кулаке мясницкий нож или китайский пластмассовый муляж пистолета и идут выбивать из тщедушных ночных продавщиц круглосуточных магазинов несущественную мелочь.
Действительно, магазинные кражи и даже взломы банковских автоматов особых барышей не приносят, да и разыскать этих незадачливых «десперадо» особого труда для нас не составляет: везде же видеокамеры установлены, да еще и по нескольку штук, так что марля и колготки спасают их далеко не всегда. Надежнее и во сто крат прибыльнее спокойненько укокошить кормильца или кормилицу ради получения страховки. В лучшие годы страховые компании,
