все вопросы, которые считал нужным задать, и внимательно выслушал все ответы, которые дал ему Август.
– Спасибо, солдат, – сказал он Августу на прощание. – Я тебе верю.
Дверь за Августом закрылась, и Карл, даже не заглянув к Деборе, едва ли не бегом вернулся в мастерскую. Чутье уже вело его по следу, и никакой туман, каким бы плотным он ни был, не мог ему помешать.
– Людо Табачник, – прочел он вслух, и порыв ветра отбросил пелену тумана, открывая взору долины прошлого.
– А как было бы славно, если бы мы могли обойти этих балбесов, – мечтательно произнес Гавриель, ни к кому конкретно не обращаясь, и, вздохнув, повернулся к полковнику Трою.
– Прикажите трубить сбор, полковник, через полчаса я хочу увидеть сплоченную колонну.
– Будет исполнено, ваша светлость. – Трой поклонился и побежал, тяжело переваливаясь на кривых ногах, вниз, к своим наемникам.
– Жаль, что Нерис ранен, – пожаловался Гавриель, снова повернувшись лицом к противнику. – Что скажешь?
Вопрос был задан Карлу, и это поняли все, кто находился рядом с маршалом на вершине холма.
– Кому ты подаришь подвиг? – вопросом на вопрос ответил Карл. – И кого назначишь убийцей?
– Ты видишь то же, что и я, – вздохнул Меч. – Хорошо, что ты не мой враг, Карл, хотя иногда я об этом жалею. С тобой было бы интересно сыграть в «кто кого».
Между тем и Гавриель, и Карл, и все другие с понятным интересом рассматривали фронт выстраивающейся перед ними армии.
– Жалко солдат, – сказал маршал через минуту. – Табачник, ты понял, о чем мы говорили с Карлом?
– Извините, милорд. – Вероятно, Табачник чувствовал себя полным идиотом.
– Не извиняйтесь, лейтенант. – В голосе Гавриеля звучала грусть. – По правде сказать, Людо, это я должен перед вами извиниться.
Он замолчал и секунду смотрел на совершенно оробевшего Людо Табачника.
– Но не извинюсь, – закончил маршал свою мысль. – Вы поведете регуляров вон туда. – Гавриель махнул рукой в сторону правого фланга карлианцев. – Начнете движение от той вот рощицы, у развилки. Понимаете?
– Да, – ответил Табачник, но на самом деле он ничего не понял. Его ответ относился к словам маршала, а не к смыслу, который Гавриель в них вкладывал.
Услышав ответ, маршал усмехнулся и кивнул:
– Очень хорошо.
Он снова замолчал.
– Что еще? – спросил вскоре, нарушив молчание.
– Трой ударит в центр, – равнодушно сказал Карл. – А ты пойдешь на их левый фланг.
Диспозиция была идеальна – и топографически, и с точки зрения личностных особенностей командиров колонн. Карл бы сделал то же самое.
– Да, – согласился Гавриель. – Я пойду на их левый фланг, а тебе придется их убить.
– Всех? – спросил Карл, закуривая традиционную трубку перед боем.
– Сколько сможешь, – пожал плечами Гавриель. – Но прикажи своим людям не увлекаться.
– Прикажу, – пообещал Карл, знавший, что, хочет он того или нет, сегодня прольется много крови. – Жалко, что Нериса нет. Я бы с удовольствием стал героем.
– Не судьба, – грустно усмехнулся Гавриель.
Судьба…
Шесть месяцев назад неожиданно умер Евгений Яр. Известие о смерти императора застало их в Номоне – маленьком городке, приютившемся на склоне поросшей лесом горы, которая сторожила долину Нома. Нома, по-регетски, означает «река», а город соответственно назывался просто Над Рекой, и сидели они в Над Рекой не просто так. Яр собирался идти дальше на север, и в Номоне собирались войска для броска в Капойю и далее везде. Но смерти нет дела до того, что предполагает делать человек, пусть даже этот человек – император Яр. Лев умер. Он скончался от апоплексического удара в Цейре, своей временной столице, и шакалы, преданно служившие ему при жизни, сразу позабыли о страхе, а чести у этих людей не было никогда. В столице еще оплакивали непогребенного императора, и гонцы, несущие печальную весть, не успели доскакать до границ империи, а маршал Ги Черн и герцог Карл Дороган подняли мятеж. Каждый свой, разумеется, потому что и тот и другой считали себя вправе претендовать на опустевший трон, хотя трон пустым и не был.
Известие о мятеже пришло в Номону почти одновременно с письмом Ребекки Яристы. Жена Евгения и мать его сына взывала о помощи. Дмитрий был еще слишком юн, враги – многочисленны и жестоки, а в Цейре императрицу и наследника защищали лишь крошечная армия Льва Скомороха да наемная убрская гвардия, которой командовал владетель Нагум. Положение их было ненадежно и с каждым днем становилось все более и более опасным, тем более что казна досталась Дорогану и денег у императрицы не было. А векселям вдовы, как говорят в Загорье, веры мало.
Следовало спешить, ибо время и расстояние были против них. Обстоятельства – тоже, потому что не надо быть большим умником, чтобы понять: маршал Черн и герцог Карл – первые, но не последние среди тех, кто кинется делить добычу. В ближайшее время можно было ожидать наступления смуты и войны всех против всех. Обсудив известия и взвесив все известные им обстоятельства, Гавриель и Карл решили выступать немедленно. Быстрота была важнее силы, но зато теперь у стен Констанцы у них было всего три тысячи бойцов против семи или восьми тысяч карлианцев.
Дирер в среднем течении довольно широк, но в Констанце уже двадцать лет, как был построен каменный мост, соединявший берега реки. Если бы армии Гавриеля удалось переправиться здесь через Дирер, то дальше – в отсутствие сколько-нибудь значительных сил противника – дела пошли бы гораздо лучше. Всего три дневных перехода отделяли их от крепости Ружер, где находилась сейчас ставка императора Дмитрия. Однако дорогу к мосту перекрывали стены и башни Констанцы, а на Соляном тракте, прямо среди городских предместий, их ждала армия коннетабля Верхней Веды Рудольфа.
Карл смотрел на то, как занимают позиции спешившиеся рыцари поместного ополчения и верные Рудольфу – или, что то же самое, его кошельку – жандармы округа Веда, как выстраиваются поротно лучники и копейщики, как ветер играет флажками и вымпелами над головами солдат; он смотрел на многочисленные дымы, поднимающиеся в ясное морозное небо из печных труб Констанцы, на реку, несущую холодную стального цвета воду к далекому морю; смотрел, курил трубку, которая могла оказаться последней, и думал о превратностях судьбы, о величии и славе, которые способны растаять, как дым в необъятном небе, о жизни, которая подобно реке течет к неведомой цели, о тяжести долга, о верности и чести и снова о Судьбе.
Ну что ж, в тот день они снова поймали удачу, капризную кобылицу из убрских степей. Все произошло именно так, как увидели это Гавриель и Карл с холма, через который переваливал Соляной тракт на пути к Констанце и мосту через Дирер.
Для Рудольфа и его командиров все стало понятно в тот момент, когда сплоченная колонна маршала Гавриеля разделилась. И хотя основные силы явно шли в лоб, имея целью прорваться к воротам города, главный удар, несомненно, наносился не здесь, а на правом фланге карлианцев, на который нацелилась кавалерия регуляров. Атака закованных в сталь всадников была и в самом деле опасна, так как если бы они смогли прорваться через предместья Констанцы к городской стене, то зашли бы в тыл отряду, защищающему ворота, и могли отрезать армию Рудольфа от города. Но выполнить этот маневр было трудно, а скорее всего, и невозможно, тем более что коннетабль Верхней Веды их замысел разгадал. Лучники, укрывшиеся за плетнями, частоколами и садовыми деревьями, встретили регуляров Табачника градом стрел. Кавалерия не дрогнула, продолжая свою самоубийственную атаку. Стрелы выкашивали всадников ряд за рядом, вышибали их из седел, убивали и калечили, но остановить пока не могли.
Между тем и на левом фланге, и в центре тоже завязался бой. Но не надо было иметь большого военного опыта, чтобы понять: это сражение маршал Гавриель проиграл, еще не начав. Карл был уверен, что Рудольф думал об этом, наблюдая сейчас за избиением центральной колонны маршала, попавшей в ловушку похожей на узкий туннель улицы Праотцев. Люди полковника Троя несли огромные потери, раз за разом штурмуя частокол длинных пик и снова откатываясь назад. Сам Трой был убит во второй атаке, но это было уже неважно. Свою задачу он выполнил, и в третью – последнюю – атаку пошли уже люди Карла, дожидавшиеся своей очереди за спинами бойцов Троя.
Протрубил рог, перекрыв своим протяжным стонущим криком даже шум яростного сражения, и, прикрывшись градом стрел, неожиданно обрушившихся на ряды карлианских копейщиков, в бой вступил Карл. Его люди прорубили секирами и алебардами проход в «шкуре ежа», и фронт армии Рудольфа, казавшийся монолитным, как стена, развалился. Через десять минут Карл дрался уже в воротах Констанцы, которые так и остались открытыми, но это, по сути, был уже не бой, а избиение.
Охваченные паникой карлианцы бежали, их преследовали, догоняли и убивали. Улицы города огласились криками ужаса и мольбами о пощаде, кровь текла по ним, смешиваясь с грязной талой водой – накануне прошел снег – и нечистотами. Последних несчастных сбрасывали прямо с моста в холодные воды Дирера. Рудольф, которого близко к полудню убил в короткой стычке на Ратушной площади сам Карл, ошибался. Этот день не стал его триумфом. Сражение при Констанце не стало первым поражением маршала Гавриеля, оно стало его очередной победой.
Как ни странно, Табачник этот день пережил. Он был ранен, он не мог стоять на ногах, но он остался жив. Когда солдаты принесли его на носилках в дом, где разместились Карл и Гавриель, Людо приподнялся и, счастливо улыбаясь, сказал:
– Я понял! Когда эти болваны обрушили на меня всю эту кучу стрел, я понял! Как считаете, господа, у меня есть шанс стать умнее?
– Несомненно, лейтенант! – с улыбкой ответил Гавриель. – А пока, мой друг, вы стали героем.
Карл ощутил нечто похожее на мгновенное озарение. Его взгляд скользнул по рисунку меча, по глазам Софии, по губам Галины и уперся в случайно оказавшийся рядом с рисунками чистый лист бумаги. Из белого ничто медленно проступало лицо Гавриеля. Черта за чертой, линия за линией, из небытия возвращалось к Карлу лицо друга. Внимательные и чуть ироничные глаза заглянули ему в душу, и красиво очерченные губы дрогнули, рождая грустную улыбку.
«Здравствуй, Карл», – сказал Гавриель.
«Я рад тебя видеть», – ответил Карл.
«Не обманывай себя, Карл, – усмехнулся Гавриель. – Мертвые не способны приносить радость».
«Не скажи, – возразил Карл. – Ты пришел вовремя. Ты опять успел».
Убийца был мужественным человеком. По-видимому, он убивал ради идеи, а не за деньги, и, умирая, ни в чем не раскаивался. Он бестрепетно встретил мучительную смерть, хотя колесовавший его палач был настоящим мастером своего дела и заставлял преступную плоть страдать так, что при виде этого ужаса
