Об этом доме надо сказать несколько слов особо. Здесь размещается с 1919 года Гидрологический институт и единственное в России Гидрометеорологическое издательство, в котором мне не раз приходилось бывать, правда, много лет назад, – по делам, связанным с подготовкой к печати одной научно-популярной брошюры. Хорошо помню витражи, внутреннюю планировку этого здания, богатые интерьеры и, всякий раз охватывавшее меня – тогда еще совсем молодого журналиста, – чувство почтения перед пожилыми гидрологами, которые работали здесь в начале шестидесятых. Ведь именно сотрудники Гидрологического института блокадной осенью 1941 года теоретически рассчитали грузоподъемность будущей ледовой «Дороги жизни».
А теперь мысленно перенесемся на угол Среднего проспекта и Второй линии, к дому №39, в высоком первом этаже которого некогда размещался шикарный галантерейный магазин торгового дома «Путилов». Еще до войны и, кажется, какое-то время после войны, посетителей магазина встречало у дверей чучело огромного медведя. Медведь стоял справа от входа, держа перед собой в лапах медную тарелку. Он достался советской торговле еще от прошлого режима. В тарелку никто ничего не бросал и ничего не брал из нее. Она всегда была пуста, хотя по легенде когда-то в ней лежали маленькие сувениры для состоятельных покупателей, заглядывающих в этот магазин.
Состоятельной публики, между прочим, в те времена жило окрест предостаточно. Здесь в домах, возведенных на стыке веков лучшими архитекторами столицы – Бенуа и Гриммом, Пуншелем и фон Постельсом, Китнером и Шретером, селились люди, способные оплатить огромные фешенебельные квартиры. Тогда же эта улица неожиданно стала приобретать военно-аристократический характер, не менее дюжины участков принадлежало здесь генералам, адмиралам, крупным правительственным чиновникам. При этом состоятельность домовладельца подчеркивалась отнюдь не только впечатляюще- модными постройками «кирпичного стиля», а и респектабельной «эклектикой», с отштукатуренными рельефными фасадами, лепным устройством, всевозможными оригинальными балкончиками, решетками и зонтиками над парадными.
Чередуясь друг с другом, дома с фасадами, окрашенными в нежные пастельные тона, и фасадами, сверкающими облицовочным кирпичом, создавали неповторимое впечатление. Это потом все рухнет в тартарары. И многие годы некогда ухоженная улица будет довольствоваться редкими выборочными ремонтами своих зданий. Но вот видимо в связи с приближающимся юбилеем города кто-то бросил в тарелку медведю несколько миллионов рублей, и Вторая и Третья начали напропалую чистить свои перышки.
Там, где ремонт уже прошел, улица словно помолодела лет на сто. На отрезке от Среднего до Малого сияет, как начищенная посуда, стайка домов с №52 по №58. Дом №54 вообще выстроен заново по лучшим канонам современной архитектуры. Он появился на месте, где когда-то был забор и проходная обувной фабрики «Восход». Теперь это административно-жилой комплекс совместного с американцами обувного предприятия «Альба». Вахтера сменил придирчивый охранник. Чтобы осмотреть двор, мне пришлось долго совать ему под нос журналистское удостоверение.
А напротив новосела, на другой стороне улицы, терпеливо дожидаются своей очереди на помывку чумазые дома – старожилы Второй линии. «На помывку» – это у меня по ассоциации. Где-то здесь рядом, на подходе к Малому, всегда был трущобный «проходняк» к Первой линии. Он же вел к старинным, облезлым как шелудивый кот, Клименковским баням. В детстве и юности я бывал там и помню убогость их помывочных и чудовищные правила, которые царили в раздевалках. Жестяной «номерок» там надо было брать с собой и привязывать его хоть к ручке тазика, хоть к ноге. Прямо – из знаменитого рассказа Михаила Зощенко. Михаил Михайлович, оказывается, тоже бывал в этих краях. На родной Васильевский в двадцатые годы он приезжал, уже будучи известным писателем. И один из этих адресов, по словам М. А. Мамедова, – дом №44 по Третьей линии. Здесь в первом этаже помещалась сапожная мастерская Матвея Ивановича Иванова. Они были знакомы, и Зощенко, беседуя с ним, иногда себе в удовольствие подбивал на сапожной лапе чью-то прохудившуюся обувь.
Клименковские бани рождают у меня и другую ассоциацию. На Второй линии, почти рядом с подворотней, ведущей к баням, в доме №51 когда-то жил со своей супругой Нелли Рудольфовной отец моего ныне покойного друга Рудика, Георгий Зиновьевич Альтман. Был он тучен, сед, немногословен и очень любил сражаться со мной в шахматы. До того, как выйти на пенсию, Георгий Зиновьевич работал на заводе Козицкого, кажется, ведущим инженером. В свое время он был даже знаменит какими-то своими новациями в радиотехнике, но старость коротал в полуподвальной, сырой и темной, крошечной квартирке.
Было одно обстоятельство, которое, кроме шахмат, вечно тянуло меня к нему на Вторую. В Гражданскую, я это знал от Рудика, Георгий Зиновьевич Альтман был комиссаром в отряде Щорса. Сам он об этом никогда не распространялся, а на все мои наводящие вопросы лениво отшучивался: дескать, чего- когда было – уже и не помнит, ведь прошла еще одна война, в которой дослужился он до полковника, а толку от этого, Витька, как видишь, никакого.
Когда Георгий Зиновьевич умер, а случилось это в конце 70-х, его хоронили со всеми положенными полковнику почестями. Старых товарищей по борьбе и труду на кладбище не было. Но был оружейный салют и оркестр из комендатуры.
А спустя какое-то время вдова Георгия Зиновьевича (сам Рудик находился безвылазно на Севере, где работал после окончания Горного) попросила посодействовать в обмене квартиры или, точнее, похлопотать перед властями «о возможном улучшении проживания ее и прописанного вместе с нею сына». Действовать я решил через Василеостровский райком партии, куда и были запущены бумаги с просьбой помочь семье участника революции, Гражданской и Отечественной войн, а также документы, которые передала мне Нелли Рудольфовна.
Вскоре последовал звонок из райкома: «Насчет Щорса, это – правда?». «Но ведь есть документы…». «Хорошо, проверим через партархив». Во второй раз секретарь райкома позвонил мне через три месяца: «Верно. Был комиссаром у Щорса… Но был в свое время бундовцем. Вы-то хоть знаете об этом?»
Я не знал. И, закончив разговор, понял, что затея наша лопнула. Вообще, мне стало казаться, что я присутствовал на каком-то сюрреалистическом спектакле, где на закате советской эпохи под гром прощального салюта предали земле члена «Всеобщего еврейского рабочего союза». Однако, квартиру почему-то дали. В новом доме на Кораблестроителей. «Шел отряд по бережку…», – спел я на новоселье. Но квартира не пошла никому из Альтманов впрок. Нелли Рудольфовна вскоре умерла. Затем умер и Рудик. К сожалению, воспоминания тянут за собой подробности и замедляют путешествие. Но без них я тоже обойтись не могу. Тем более здесь, на Второй и Третьей, воспоминания эти возникают на каждом шагу.
В шестиэтажном доме №46 в пятидесятые годы случилось чудовищное происшествие. В газетах тогда не принято было писать ни о чем таком чудовищном. Несколько мальчишек играли в подвале дома. По какой причине, я не помню, но там начался пожар. И детям никак невозможно было выбраться из огня… Случай этот в рассказах очевидцев обрастал самыми невероятными подробностями и о нем только и разговору было на Васильевском.
Перед домом №34, где в Первую мировую помещался ресторан «Ямка», и куда после реставрации въехало отделение Сбербанка, раньше было крутое, неуклюжее крыльцо, на котором в летние вечера, за неимением в округе скамеек, рассаживались обитатели дома. Этот птичий шесток напротив лютеранской церкви Святого Михаила всегда привлекал к себе внимание прохожих, как диковинная достопримечательность округи…
В доме №41, который важно восседает на участке, некогда принадлежавшем Абраму Петровичу
