Закрывая дверь, Аспасия прижалась грудью к локтю Андрея, он непроизвольно сжался, Аспасия засмеялась воркующе.
— Сейчас бы тебя соблазнить, — сообщила она, обернув лицо к Андрею — тот закрыл глаза и лишь вдыхал — нет, не запах ее, а само присутствие.
— Аспасия… — начал Андрей хрипло.
— А вот этого не надо, — сказала Аспасия. — Ты мне спас жизнь, и потому я не могу быть с тобой, как с другими мужчинами. Я тебе как-нибудь потом все расскажу. Хорошо?
Рука Андрея дотронулась до ее плеча, и пальцы сами вцепились в его совершенную округлость.
— Андрюша, — сказала Аспасия, — меня просили тебе передать — человек, которого ты ждешь, уже приплыл.
— Кто приплыл? — Андрей не мог понять гречанку.
— Тот человек, та девушка, она уже приплыла в Ялту. Мне сказали, что ты все поймешь.
— Да, — сказал Андрей, стараясь отодвинуться от Аспасии еще больше и ощущая ее слова как издевку — хотя, конечно, в них никакой издевки и не было — он опять был мальчиком на пиру взрослых, и ему опять положено было сказать взрослым «спокойной ночи» и идти в детскую. «Твой любимый мишка ждет на стуле»… У него чуть не вырвалось: «Мне не нужна ни одна девушка в мире, кроме тебя!» И может, Аспасия ждала именно такого вскрика — и Андрей молчал, закусивши губу, злясь на себя и на Аспасию, а больше всего на Лидочку. Мы более всего злы на тех, перед кем виноваты.
— Понял? — спросила Аспасия, будто с разочарованием. Она не терпела соперниц, даже не соперничая с ними.
— Да, — сказал Андрей. — Спасибо. Я выйду?
— Сейчас, мы вернемся к «Галате», я не могу заставить тебя ходить пешком по улицам. Спиро сегодня на свадьбе у своего кузена, а Коста простудился. Ты у меня без охраны. Если что — беги к Русико, она сидит в вестибюле на диване.
Карета остановилась.
— Я не приду тебя провожать, — сказала Аспасия. — Ваш пароход уходит слишком рано. Но я знаю, что еще увижу тебя. Я ведь все предчувствую. И сегодня предчувствовала, что потеряю тебя.
— Но ты же никогда не показала…
— Я не хотела ничего показывать. И главное, помни, ты хороший, ты порядочный, ты чистый мальчик, а я плохая.
Аспасия положила на ладонь Андрея небольшой твердый сверточек.
— Спрячь в карман и не разворачивай, пока твой пароход не уйдет в море. Ты обещаешь?
— Обещаю, — сказал Андрей, стараясь вглядеться в черты лица Аспасии. Только это было сейчас важно. Он готов был расплакаться от страха потерять навсегда Аспасию.
Аспасия протянула длинные сильные руки, обхватила Андрея за плечи и поцеловала его, обмякая от встречного поцелуя, от резкости и силы, проснувшейся в Андрее, который уже не мог справиться со своим телом. Ее горячий язык ворвался к нему в рот, она застонала, и это состояние поцелуя, подобного которому Андрею еще не приходилось переживать в жизни, поцелуя более значимого и страстного, чем сам акт любви, заставляет онеметь все тело, замереть, как птица под ладонью, чтобы ничем не поколебать это хрупкое сооружение страсти.
Аспасия оторвалась, откинув голову, оттолкнула Андрея.
— Мне больно, — сказала она. — Ты мне делаешь больно. Не надо.
— Извини, — сказал Андрей, как только отыскал голос.
— Уходи, — сказала Аспасия.
На этот раз Андрей сам открыл дверцу кареты и спрыгнул на мостовую. Аспасия отодвинулась в глубь кареты, и можно было лишь угадать сияние ее глаз. Инвалид что-то сказал Андрею, потом стегнул лошадь, и карета покатила прочь.
И только когда карета уехала, исчезла, Андрей начал понимать, что со стуком ее колес кончилась целая жизнь, кончился Трапезунд и люди, которые живут там, а завтра кончится сама Аспасия. И с каждой минутой, с каждой милей, все более настоящей будет становиться Лидочка — единственное существо, плывущее вместе с ним в потоке времени. Все остальные люди — миражи, хоть кажутся настоящими, потому что завтра Андрей и Лидочка могут попрощаться с ними и умчаться, допустим, в 1941-й далекий счастливый год и там — они будут такими же молодыми и здоровыми, как сегодня, а остальные люди окажутся в прошлом…
И от этой мысли, преисполненной гордыни, вызвавшей странную нездоровую радость, Андрей тут же начал сползать к унынию одиночества, к утомлению избранности — очень мало есть на земле людей, для которых одиночество — обязательная принадлежность избранности — кажется желательным и естественным. Отринув всех окружающих его, как существ, не обладающих Даром, он вскоре начал тосковать от невозможности разделить этот Дар со всеми, кто ему мил и близок. И нужен ли Дар, если он навсегда лишает тебя возможности страдать и наслаждаться видением красоты Аспасии Теофилато?
Андрей остановился в вестибюле — на диване сидели в ряд три проститутки. Русико в матроске и короткой юбке-клеш ходила по вестибюлю и, увидев Андрея, обрадовалась — подошла к нему, улыбаясь смущенно, отчего образ воительницы и амазонки куда-то пропал — словно Русико сняла маску. У нее тоже был подарок для Андрея.
Она вытащила из-за корсета не очень умело связанные варежки.
— Возьми, — сказала она, — там в России холодно будет. Носить будешь, меня вспомни.
Андрей смутился, не знал, как надо поблагодарить Русико. Она сама протянула руку, и Андрей поцеловал ей руку.
Военлет Васильев, который в эту минуту вышел из ресторана и держал путь в отхожее место, остановился и захлопал в ладоши.
— Прелестно, — возопил он. — Прелестно! Мы целуем лапки шлюхи.
Андрей кинулся было к нему, но Русико ловко остановила его.
— Андрюша, — сказал она, — этот Васильев такой подлец, что нельзя об него пачкаться. Я сама ему отрежу одно место.
Русико не шутила. Она настолько не шутила, что Васильев, выматерившись, поспешил уйти.
Андрей поднялся к себе. Он примерил варежки — они были связаны из грубой белой шерсти, которую привозят с гор и продают на крытом рынке. Они были ему катастрофически малы. Их надо будет отдать Лидочке. Только неизвестно, можно ли сказать ей, кто их вязал.
Собрав вещи, Андрей уселся в кресло, стараясь вспомнить, что еще надо было сделать… Но вспомнить о подарке Аспасии он не успел, потому что дверь распахнулась и вошел подполковник Метелкин. Шевеля усами, он изысканно попросил Андрея освободить номер, потому что они с Ольгой Трифоновной желают погрузиться в море любви.
— Вы с ума сошли, — сказал Андрей. — Авдеев перевернет всю гостиницу.
— Его мы уже положили спать.
— Нет, — сказал Андрей, — я сам спать буду.
— Тогда отдавай деньги, — сказал Метелкин.
— Я их истратил, — ответил Андрей.
— Мерзавец, но уважаю, — сказал Метелкин. — Так с нами и надо. Любовь всегда наказуема.
Он начал плакать, стоя у двери. Он плакал тихо, и слезы лились на большие усы. Андрей выругался и стал искать ботинки.
— Я пошутил, — сказал Метелкин, — я тебя проверял. Она меня разлюбила. Я останусь здесь и буду поклоняться Аспасии.
— Уйдите, — сказал Андрей. — Уйдите скорее.
— Понял, — сказал Метелкин и ушел.
6 СЕНТЯБРЯ 1917 г.
