— Потому что был груз, который не досматривали. Груз московской археологической экспедиции.
— Ты с ума сошел! Я сам все проверял!
— Вы уверены?
— Ни в чем нельзя быть уверенным. Давай на радиотелеграф!
— Погодите, господин офицер, — сказал Сурен. — Вы только все погубите.
— Там триста раненых! — воскликнул Метелкин. Сурен зашипел на него, и Метелкин, продолжая кричать, перешел на шепот: — Там погибнут люди!
— И все же, прошу вас, не спешите.
— Почему? Меня ничто не остановит, — Метелкин рыскал по полу в поисках сапог.
— Разреши обратить твое внимание, — сказал Сурен, — на остальной груз археологической экспедиции. Конечно же, забота о людях — первейшая задача. Но вы уверены, что хотите, чтобы сейчас, в панике и спешке, кто-то начал вскрывать все ящики экспедиции? И если там окажутся не черепки, а что-то другое — если будет так, ты уверен, что профессор Авдеев и его супруга не вспомнят твоего имени!
Метелкин перестал надевать сапог.
— Это конец карьере, — сказал он после паузы.
— Боюсь, что да, — согласился Сурен, он был кроток и терпелив, как агнец — у него был план, как получить деньги с Метелкина, но с перепуганного и разъяренного Метелкина ни черта не получишь.
— Но мы же не можем все так оставить!
— Не можем, — согласился Сурен и тоже замолчал.
— Ну говори, говори! — страстно зашептал Метелкин. — Ты должен что-то придумать.
— А с другой стороны, — сказал Сурен, — если ничего не предпринимать, то погибнут не только люди — погибнет весь ваш груз.
— Наверное, на «Измаиле» и ваш с Аспасией есть, — заметил зло Метелкин.
— Сущие пустяки, — сказал Сурен. — Твое положение куда хуже.
— Неужели ничего нельзя придумать?
— Почему нельзя? И если ты компенсируешь мне расходы, которые я понес, заплатив турку, я постараюсь подсказать выход.
— Сколько? — спросил Метелкин.
— Две тысячи.
— Никогда!
— Я должен половину отдать Аспасии иначе она меня убьет.
— Я получаю такие деньги за три месяца.
— Твой груз на «Измаиле» стоит в двадцать шесть раз больше, а ты вот-вот его лишишься.
— Черт с тобой! Но учти, что если ты не придумаешь выхода, ты отсюда живым не выйдешь.
— Ты очень нервничаешь, господин офицер, — сказал Сурен. — Нельзя в твоем возрасте так нервничать.
— Говори.
— Минутку — я пересчитаю.
Сурен принялся пришептывать — он считал деньги у окна при свете луны. Метелкин ходил по комнате в одном сапоге и готов был убить армянина.
— Там адская машина с часами? — спросил он.
— Может быть, — ответил Сурен. — Халиб считает, что взрыв будет утром.
— Почему?
— Спросите у него.
— Так что ты придумал?
— Я знаю одного человека, который может предупредить капитана «Измаила». Вы доверяете капитану?
— Он же в море!
— Это мое дело. Главное, чтобы капитан поверил.
Метелкин задумался.
— Для этого, — сказал он наконец, — надо написать ему письмо.
— Если вы напишете письмо, — сказал Сурен, — то я могу это письмо передать.
— Утром транспорт уже будет в Батуми. Сейчас три часа ночи. У тебя есть крылья?
— Вот именно, — сказал негоциант, — если вы так настаиваете, я могу сказать: письмо должно догнать транспорт на самолете.
— Где ты найдешь такого летчика?
— Самолет дорого стоит, — сказал Саркисьянц, — Но он поднимется в воздух через час.
— Я не могу платить, пока ты не докажешь, что не водишь меня за нос.
Пришла очередь оскорбляться Сурену, и он сделал это куда более эффектно, чем турок Халиб. Он направился к двери, как графиня, которой дворник сделал неприличное предложение. Он отворачивался от догнавшего его Метелкина, он вообще ничего не хотел слышать и не хотел брать ни копейки от человека, столь глубоко его оскорбившего.
Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.
— Хорошо! — прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. — Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, — я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.
— Васильев! — воскликнул Метелкин.
— Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами, он не полетит ни за какие деньги.
— Аспасия в самом деле сможет его уговорить!
— Ей не надо его уговаривать.
— Сколько? — Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.
— Пиши письмо капитану Белозерскому, — сказал Сурен. — А я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.
Сурен достал из кармашка жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.
— Три тысячи, — сказал он. — Ровно.
— Две тысячи, — сказал Метелкин, слюнявя конверт.
— Три тысячи ровно, — сказал Сурен. — Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу, Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.
— Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.
— Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу — и это еще не все его расходы.
— Две пятьсот.
— И если ты будешь торговаться, полковник, то поезд уйдет.
Госпожа Аспасия не спала — она никогда не ложилась, пока ее заведение было открыто. «Луксор» закрывается в пять, а то и в шесть часов утра, пока есть господа интенданты — грех закрываться раньше.
Сурен прошел к стойке, у которой дремали перегрузившиеся анисовой водкой прапорщики, почему- то оказавшиеся здесь, а не на фронте. За стойкой стояла Аспасия, которая заменяла Русико. Та отошла в
