свою комнатку, чтобы усладить какого-то приезжего земгусара.
— Сурен? — удивилась она. — Я не помню, чтобы ты лег спать позже одиннадцати.
— Ты права, — сказал Сурен, кладя котелок на стойку и садясь на высокий стул. — Но надо спасать людей. Люди могут погибнуть.
— Погоди, — сказала Аспасия, — вернется Русико, и ты все расскажешь.
— К сожалению, — сказал Сурен, всегда так послушный Аспасии, — мы не можем ждать — каждая минута на счету.
Они прошли за стойку, и там в узком пространстве, занятом бутылками и коробками, Сурен рассказал, что случилось.
— Что мы можем сделать? — Аспасия приняла сведения всерьез.
— Мы можем послать Васильева — это единственная возможность, не поднимая великого шума, отыскать ящик и выкинуть за борт. Если же мы открытым текстом направим туда радиотелеграмму, то о грузе, который везет профессор Авдеев, через пять минут будет знать все Черное море — это уничтожит не только Метелкина! Вы меня поняли?
— Не надо мне объяснять, — сказала Аспасия, — сколько там нашего груза?
— Немного, по груз важный. Ты же знаешь, госпожа.
— Метелкин дал письмо? Сколько заплатил?
— Полторы тысячи, — сказал Сурен. — Пятьсот для передачи Халибу, пятьсот для вас и пятьсот для Васильева.
— Неужели ты не поторговался больше?
— Я начал с двух тысяч.
— Дурак, — сказала Аспасия, — начинал бы с четырех. — Где деньги? Где письмо?
Сурен передал госпоже Теофилато пятьсот лир и письмо Метелкина капитану Белозерскому. Дальнейшее зависело от госпожи Аспасии.
— Позови мне Васильева — он в углу, ты знаешь где.
Как раз в эти минуты Халиб сидел на корточках перед Рефиком, который откинулся на подушках. Халиб пил чай.
— Половина четвертого, — сказал Рефик. — Уже пора действовать.
— Этот шакал Сурен бегает по городу уже целый час.
— Любопытно, сколько он заработает на комиссии? — подумал вслух Рефик. — Я думаю, он ограбит Метелкина.
— Его дело, господин, — сказал Халиб, он покосился на пачку денег, полученную им от Сурена. Деньги лежали на низком столике у дивана, куда он положил их. Все — он не посмел взять. Рефик знал, что Халиб не взял себе. — Они знают об адской машине.
— Ты не забыл завести на восемь?
— Тикает, — кивнул Халиб.
Рефик улыбнулся, показав белые сахарные зубы.
— Сейчас они уже посылают туда телеграф, — сказал Рефик. — Можешь посмотреть на часы — через два часа генералы в Батуми и адмиралы в Севастополе уже будут знать, что на «Измаиле» большая партия контрабанды. Завтра в Петербурге будут знать.
— И Метелкин надолго сядет в тюрьму.
— И этот паршивый профессор, и его Берестов, который предал нашего отца Османа, все сядут — и правильно — зачем превращать военный корабль, госпиталь, святое место — в склад контрабанды?
— Это грех, — согласился Халиб.
— Умный человек мстит чужими руками, — сказал Рефик.
Они весело рассмеялись. Потом они пошли спать, потому что завтра долгий, трудный день. Близки уже войска освободителей — не сегодня завтра начнется бегство неверных. Метелкин пропадет как дым, русские офицеры исчезнут как дурной сон, а что касается греков и армян, и самой отвратительной из них, приспешницы сатаны, соблазнительницы и держательницы борделя Аспасии Теофилато — худшей из худших, хоть и желаннейшей из желанных, то она не уйдет отсюда живой. Ее распнут солдаты-победители и превратят ее в кучу кровавого мяса — и она умрет, вопя о милости, — так будет отомщен славный Осман Гюндюз — в это верил его ученик и наследник по прозвищу Ылгаз.
Андрей проснулся от страшного кошмара — кто-то догонял его, чтобы утопить, но лица того, кто гнался, он не видел. Андрей открыл глаза и посмотрел на иллюминатор — тот был четко виден в темноте голубым кругом — значит, уже светает: еще три часа хода, и будет Батум.
Спать не хотелось. Андрей приподнялся на локте — Россинский спал на спине, подняв вертикально бородку и легонько деловито посапывая, будто спешил выспаться, чтобы вернуться к своим любимым рукописям.
Андрей оделся и поднялся на палубу — ему хотелось увидеть, как из моря поднимутся далекие горы кавказского берега — точно такими их много сотен лет назад увидел Одиссей и спутники Язона. Там их ждала Медея и удивительные приключения. Ради золота.
На пустой и оттого обширной верхней палубе транспорта было прохладно и влажно — от поднявшегося тумана поручни и стойки были в каплях и потеках влаги, рифленая палуба под ногами была мокрой.
Издали зазвучали гулкие частые шаги, словно кто-то стучал на большом железном барабане — часто и мерно. Андрей обернулся — по палубе бежал матрос в белой робе и холщовых клешах. Он пробежал мимо Андрея, не посмотрев на него.
Гул башмаков по железу затих в отдалений.
Впереди по курсу корабля все еще висел туман, так что море и небо сливались там, впереди, в белесой дымке.
Андрей пошел по палубе — под парусиновым навесом стояли в ряд несколько десятков коек, что, видно, не поместились внизу — на них лежали одинаково накрытые одеялами и одинаково держащие руки на одеялах раненые — они спали либо лежали, глядя вверх. Между кроватями медленно шла медицинская сестра в черном платье и белом с красным крестом переднике. Вот она остановилась у койки, губы ее шевельнулись — она говорила что-то солдату, потом пошла дальше, снова остановилась — на этот раз недалеко от Андрея, снова нагнулась и провела ладонью над лицом глядевшего в небо раненого. Когда рука поднялась — глаза его были закрыты. Сестра перекрестила умершего, потом потянула простыню и закрыла ею его лицо. И пошла дальше, заглядывая в лица.
Над Андреем, словно крепостная башня, поднималась дымовая труба — дым был обильным и черным — наверное, это было плохо: такой столб дыма виден издали. Андрей посмотрел в море в поисках миноносца сопровождения «Фирдониси» и увидел, как тот возник из тумана, видно, замедлил ход, позволяя «Измаилу» догнать себя. Он был нем и безлюден. И даже дым над его короткой, наклоненной назад трубой был почти не виден.
Андрей смотрел вперед и дождался желанного момента — постепенно туман спереди истончался и море становилось видным все далее перед носом «Измаила». Это движение совпало с подъемом солнца — край его показался почти прямо по курсу транспорта, и яркий свет пробился сквозь поредевший туман. Чем более поднималось солнце над морем, тем быстрее таял, исчезал туман — и когда Андрей зажмурился от ослепительных лучей поднявшегося над горизонтом светила, туман уже исчез, не оставив о себе воспоминания, кроме мокрых поручней, стоек и палубы. Солнце быстро нагревало воздух, металл начал сохнуть, и кое-где над палубой поднялся легкий пар.
Море открылось далеко вперед, но ожидаемого кавказского берега Андрей не увидел — лишь легкую голубую, чуть темнее неба дымку, которую можно было принять за полоску оставшегося тумана. Андрей понял, что если он побудет еще полчаса на палубе, то сможет различить горы.
И тут в ровный и привычный уже гул двигателей корабельных машин, в шум волн, разрезаемых
