от кого хорониться, были никак не более благозвучными, чем собственные имена. Фамилия Ленин ничем не лучше фамилии Ульянов, а Киров ничем не превосходит фамилию Костриков. Псевдоним должен был работать — больше, чем ассоциация с молотом, от него не требовалось.
Коля видел Гавена раньше, на последнем заседании Севастопольского совета, куда Беккера недавно кооптировали как беспартийного от Морского штаба. Коля не вызывал раздражения у матросов и был неизвестен рабочим. Коля подозревал, что его кооптация исходила не только и не столько от Немитца и Баренца, как от самого Колчака, который и в Америке не забывал о старых коллегах и неким неизвестным Коле образом влиял на решения Морского штаба. Коля не был рад такому избранию — ему не хотелось быть на виду. С уходом Колчака, как он понимал, командование флота было обречено. Не сегодня завтра власть в городе и на флоте захватят те же типы, что смогли взять власть в Петрограде — их Коля мало знал, заранее не любил, хотя бы потому, что не любил толпу, частью которой эти люди были. Отражая точку зрения, царившую в штабе, он полагал, что большевики имеют целью погрузить страну в хаос, гражданскую войну и голод, для того чтобы самим укрепиться у власти.
И вот теперь Коля понадобился большевикам.
— Судя по всему, — улыбнулся Гавен одними губами, будто сделал усилие над мышцами своего лица, неспособного по доброй воле улыбнуться, — Нина изложила вам нашу просьбу.
— Я не успела, ты слишком рано пришел, Юрий, — сказала Островская, убирая со лба клок черной соломы.
— Ну что ж вы, товарищи! — укоризненно произнес Гавен. — У революции каждая минута на счету, а вы тут занимаетесь интеллигентскими разговорами.
— Я не совсем понимаю, о чем речь, — сказал Коля, сдерживая раздражение.
Гавен уселся на стул и показал жестом на второй, но Коля не хотел садиться.
— Скажите, молодой человек, — сказал Гавен, — вы любите сражаться на последней баррикаде или предпочитаете командовать эскадроном, который вот-вот займет эту баррикаду?
Островская, словно удовлетворенная тем, что Гавен взял разговор на себя, уселась за стол, достала помятый блокнот и принялась быстро писать.
— Не пожимайте плечами, — сказал Гавен. — Не исключено, что сегодня для вас решающий в жизни момент. Надеюсь, вы знаете, как складывается военная обстановка?
— Приблизительно.
— Украина объявила о своем отделении от России, на Дону начинается реакционное восстание, которым руководят царские генералы. Но в самой России, от Выборга до Владивостока, власть нашей партии уже утвердилась. Со дня на день начнет работу Учредительное собрание, которое даст нам легитимное оправдание власти. За нами, товарищ Берестов, будущее.
— Это ваше предположение.
— Нет, Андрей, — сказал Гавен добрым, учительским голосом. — Это действительность. Мы объявили мир, и за нами идут солдаты. Мы отдали крестьянам землю. Чего вы еще хотите?
— Но почему я вам понадобился?
— Потому что нашей России необходим Крым. Необходим как воздух. Нам нужен Черноморский флот, нам нужно море, нам нужны эти матросы… Мы не можем никому отдать Крым. А на него сейчас претендует Украина, его объявили своей собственностью татары, завтра его захотят захватить и сделать своим тылом Каледин и Корнилов. А мы его никому не отдадим.
— Как вы это сделаете? — искренне удивился Коля. — У вас же нет сил. Я знаю — матросы не поддержат большевиков.
— Правильно! Умница! — сказала Островская, подняв голову от блокнота. — Но не диалектик.
— Еще летом в стране за большевиками шли лишь тысячи людей. Сейчас у нас миллионная поддержка. Завтра с нами будет вся Россия, потому что русские любят одно — силу, — твердо сказал Гавен.
— Именно ее у вас и нет. Вы же не сможете прислать армию! Ее не пропустят украинцы.
— Мы сделаем свою армию здесь, — сказала Островская. — И с вашей помощью, Андрей.
— Я не состою в вашей партии.
— А мы тебя и не зовем, — сказал Гавен. — Оставайся нашим беспартийным другом.
— Почему я должен вступать в союз?
Островская громко рассмеялась.
— Потому что мы — победители. Победители завтра, — сказал Гавен. — И мы даем тебе, лейтенант, одну ночь на размышление.
— А я?
— А вы, Берестов, беспартийный молодой патриот, который нам нужен как попутчик. А завтра вы станете активным членом партии.
— Почему именно я? — спросил Коля.
— Вы не один, — кратко ответил Гавен, и Коля понял, что он не назовет ни одного имени. И правильно. Если я соглашусь на сотрудничество с большевиками, я тоже не хотел бы, чтобы мое доброе имя трепали на всех перекрестках. — Если бы мы публиковали списки наших друзей, то вскоре бы их лишились. Большевики никогда не предают своих товарищей. В этом сила нашей партии.
Гавен говорил с легким латышским акцентом, но Коля, уловив акцент, все никак не мог понять, откуда этот человек родом.
— Вы ничем не рискуете, Берестов, — сказала Островская, кончив писать и пряча блокнот в карман кожаной тужурки, взятой у шофера или самокатчика. — А приобретаете по крайней мере жизнь.
— Идите и думайте, — сказал Гавен. — Женщины бывают слишком категоричны.
План, придуманный Гавеном и Островской, для исполнения которого требовался и Беккер, был авантюристичен и при нормальном порядке вещей не имел шансов на успех.
Но Гавен полагал, что при беспорядке, господствующем в Крыму, когда наиболее мощные силы — татарский Курултай, севастопольский Центрофлот, Симферопольский совет и земство противостояли друг другу и никто не мог взять власть, именно большевики смогут победить — потому что они практичнее прочих.
Разработав план, Гавен стал торопить события, которые развивались следующим образом:
8 ноября заседал Центрофлот — реальная власть в Севастополе. Эсеры и меньшевики насчитывали в нем вкупе 49 человек, а большевики, временно объединившиеся с украинскими националистами, — 39. Еще человек десять представляли беспартийную часть флота. Собственно большевиков было чуть более десяти.
На этом заседании обсуждались проблемы с экспедиционными силами. На двух образовавшихся театрах военных действий требовались черноморские моряки: их просили украинцы в Киеве, чтобы защитить Раду от контрреволюции, их просили большевики в Ростове и Нахичевани, где разгорался мятеж во главе с генералом Калединым.
Идея с посылкой отрядов была подхвачена по разным причинам почти всеми членами Центрофлота. Для большевиков эта экспедиция была первым шагом к захвату власти и ликвидации этого самого Центрофлота, для врагов Гавена и даже для нейтралов, заинтересованных в спокойствии, она казалась замечательным поводом удалить из Севастополя наиболее шумных моряков в надежде на то, что они сложат головы на Дону. Так что Центрофлот дружно проголосовал за обе экспедиции и даже согласился выделить отряду, идущему на Ростов, два тральщика и два миноносца.
В отряд вошли некоторые большевики, но не была закрыта дорога и для буйных головушек, неподвластных никакой партийной дисциплине.
До конца ноября отряд спорадически сражался то с юнкерами, то с казаками, и преимущество было на стороне моряков, которые обладали мобильным тылом — тральщиками и миноносцами и были куда лучше, чем их противник, вооружены. Об этом можно судить по телеграммам, получаемым Центрофлотом: «…В ночь на 28 ноября станция Нахичевань захвачена нашими войсками. Юнкера отступают по направлению к Новочеркасску. Утром юнкера выбиты со ст. Ростов. Казаки сдались. Генерал Потоцкий со
