штабом арестован… днем юнкера с Калединым повели наступление на линию Нахичевань. Идет непрерывная перестрелка. Черноморская флотилия подбила несколько орудий… 29 ноября. Город Ростов и станция в наших руках. В Новочеркасск прибывают юнкера и кадеты… целый день проходил бой».
В подкрепление из Севастополя в Ростов был послан дивизион миноносцев, который заодно провел рейд по портам Азовского моря, находившимся в руках Украинской рады, и там славно побезобразничал.
Возмущенная Рада запретила матросам-украинцам в составе экспедиции на Дон воевать с казаками — союз с большевиками распался.
Экспедиционный отряд вернулся в Севастополь 12 декабря, привезя убитых и раненых, овеянный боевыми воспоминаниями и пропахший порохом — за месяц матросы сплотились в боевую часть, которая не намеревалась рассредоточиваться по кубрикам, а желала и далее править кровавый бал, как то ей отлично удавалось в Ростове и на пути домой. Главными врагами матросов были Каледин и юнкера, и естественно — как бы ни старался Центрофлот сохранить в Севастополе внутренний мир, вкусивший крови отряд был смертельной опасностью для мира в Севастополе. И это радовало Гавена.
В отряде побывали Островская, Гавен и другие большевики, они жаловались на буржуйские порядки, заведенные в Севастополе, на предательство Центрофлота, на то, что офицеры готовят заговор против революции. Эти слова находили горячий отклик в матросских сердцах. На следующий день после возвращения матросы устроили похороны своих товарищей, привезенных в гробах, но никакого массового торжественного шествия и скорби всего флота и города не вышло — к отряду в Севастополе относились сдержанно, как в стае собак к приблудшему псу, вкусившему человечины.
Матросы были оскорблены невниманием города к их подвигам и жертвам. Большевики подсказали: виноваты офицеры и демократы!
Коля в отряде не появлялся, он был нужен Гавену для более тонкого дела.
Как и было договорено, Беккер поменялся на ту ночь с Свиридовым, чтобы дежурить по штабу флота. К нему сходились телефонные звонки и телеграммы. И он должен был либо давать им ход, либо останавливать их движение.
Поздно вечером заступив на дежурство, Коля получил сообщение из Севастопольского совета — невеликая, но шумная фракция большевиков заявила, что «выходит из состава совета, не желая больше сотрудничать с теми, кто окончательно скомпрометировал себя перед массами».
Это сообщение Коля положил на видном месте, но не стал беспокоить адмирала Немитца, который уже уехал домой. В случае чего он всегда может объяснить, что новость не показалась ему достаточно серьезной. Он не обязан был догадываться, что это — знак к началу переворота в Севастополе.
В половине двенадцатого в штаб позвонил деятель из совета меньшевик Елисей Мученик.
— Берестов! Андрей! — закричал он в телефонную трубку. — Ты знаешь, что уже происходит?
— Это Мученик? — переспросил Коля. — Говорите громче, я плохо слышу.
— Я говорю — ты обязан прислать охрану в исполком совета. Мы заседаем беспрерывно. Только что приходили два матроса с пулеметом и велели нам всем расходиться по домам. Но мы не расходимся. Прошу сообщить адмиралу Немитцу. Ты меня слышишь?
— Я немедленно сообщу, — сказал Беккер, впервые за этот вечер испытав сладость злорадного чувства.
— Андрей! — кричал в трубку Мученик, который не пытался скрыть страха. — Ты не представляешь, что может произойти! Кто-то подогревает этих солдат. Они пьяные, они всех называют предателями. Они хотят перебить офицеров.
— Я доложу адмиралу, — обещал Беккер.
— Андрей, я тебя умоляю!
Беккер повесил трубку.
Следующий звонок последовал из полуэкипажа. Там появились пьяные матросы, увешанные гранатами и обвязанные пулеметными лентами. Они грозились перестрелять офицеров. Высокий голос дежурного мичмана дрожал. Он просил прислать патруль.
— Разбирайтесь сами! — раздраженно прикрикнул на мичмана Беккер. — Для того вы и поставлены.
В течение часа последовало еще несколько телефонных звонков. К тому же в штабе появлялись посыльные, один пришел, вытирая расквашенный нос. Оказывается, на него напали на Нахимовском бульваре. Смысл всех сообщений был один: в городе бесчинствуют пьяные матросы, которые требуют разогнать совет и ищут офицеров, чтобы расстрелять их как союзников Каледина.
Коля кому-то обещал прислать патруль или сообщить командующему, других обрывал и требовал, чтобы они сами принимали меры.
Коля любил сильных людей, независимо от их позиции или намерений. Именно таким был Юрий Гавен. Всего два часа назад, кратко сообщив Коле, что большевики выходят из совета и этим развязывают себе руки, он добавил:
— А вам, Берестов, предстоит в нашей революции самая трудная роль: вы должны сделать вид, что никакой революции, никакого переворота не произошло. Кто бы и как бы ни обвинял вас во лжи и предательстве, игнорируйте. На вашем месте ваши обвинители вели бы себя куда хуже и подлее. Необходимо сделать так, чтобы переворот миновал точку, после которой его остановить нельзя. Для этого его следует не замечать. Вы — нож, которым мы рассекаем нервные узлы Севастополя в самом важном месте.
— Бунт на «Фидониси»! — рапортовал незнакомый бас, словно читал по бумажке. — Выстрелом в спину убит мичман Скородинский. Вы меня слышите? С «Фидониси» световым телеграфом передают на другие корабли приказ бить офицеров. Вы меня слышите?
Коля молчал. Ему вдруг стало страшно. Когда об этом рассказывал Гавен, это была теория, красивая и стройная теория пролетарской революции. Но нельзя же убивать мичманов в спину!
Коля понял, что должен сообщить обо всем адмиралу. Именно сейчас. Если он промедлит еще секунду, то никто и никогда не поверит, что он — нейтральный свидетель. И будет нетрудно догадаться, что честный молодой офицер Берестов выполняет задание большевиков, которые могут и не победить.
Коля протянул было руку к телефону, чтобы доложить адмиралу Немитцу, как телефон зазвонил вновь.
Это был Юрий Гавен.
— Андрей? Что у тебя? Звонят?
— Звонили от коменданта порта — на «Фидониси» убит мичман,..
— Скородинский. Я знаю. Теперь польется кровь офицеров по всему городу!
— Но вы же обещали! Ваши матросы могут выйти из-под контроля. Неизвестно, кто тогда выиграет…
— Не тряситесь, Берестов, — оборвал его Гавен. — Вас мы всегда вытащим. А офицеры, даже нейтральные, завтра обязательно станут нашими врагами — помяните мое слово. Они давали присягу государю и помнят до сих пор, что это такое. А люди с присягой нам не нужны, Берестов.
— Я с вами не согласен.
— А вот этого у тебя никто не спрашивает, голубчик. Тебя может спасти только послушание. Держитесь, лейтенант, пролетариат не забудет вашего скромного вклада в революцию.
И Гавен коротко засмеялся голосом человека, смеяться не приученного.
— Можно позвонить Немитцу?
— Ты позвонишь ему, но не раньше чем через час, — сказал Гавен. — Я хочу быть спокоен, что революцию уже не остановить.
Но все вышло иначе. Не успел Коля повесить трубку, как позвонил сам контр-адмирал Немитц. Ему уже сообщили на квартиру о матросских беспорядках.
— Кто дежурит? — закричал он в трубку.
— Лейтенант Берестов, — отозвался Коля.
— Вы что, не знаете, что происходит в городе?
— Мне только что сообщили об инциденте на «Фидоноси». Я жду подтверждения.
— Почему не позвонили мне?
