— И неизбежно здесь! Севастополь им нужен как воздух — это господство над Черным морем. Это тысячи вооруженных моряков и солдат. Но как захватить власть? Как — если их здесь единицы и никто не принимает их всерьез?
— Как? — повторил вопрос Успенский.
— Я бы на их месте сколотил компанию пьяных матросов, которым хочется крови и разгула. Я бы дал матросам оружие, я бы науськал их на офицеров и спустил бы с цепи! А они бы устроили Варфоломеевскую ночь, после которой я бы вмешался, навел бы порядок с помощью тех же убийц и бандитов и заявил бы перепуганному обывателю, что больше погромов и убийств не будет, что я сожалею о них и что виноватые в них матросы получат устный реприманд…
— Вы меня пугаете, Елисей Евсеевич, — сказал Успенский.
— Вы бы знали, как я пугаю себя! — ответил Елисей. — Я не могу спать.
Он сделал паузу и закончил фразу словно бы заученными словами:
— И хотя я не имею никакого отношения к вашим делам и мне ничего не грозит, я очень боюсь за вас и других молодых людей, которым сегодня не повезло. И знаете, чего я еще боюсь? Я боюсь, что когда большевикам удастся этот кунштюк в Севастополе, они повторят его еще в тысяче городов и будут повторять, пока не подавят, не подомнут всю Российскую империю.
— Такие долго не удерживаются, — сказал Успенский.
— Дай Бог вам их пережить, — сказал Елисей Евсеевич.
Андрея удручали запахи — они были застарелыми, въевшимися в стены, в пол, да и сам воздух никогда здесь не менялся. И было подвально холодно. Андрей поджал под себя ноги, он был бы рад прижаться к Елисею — но неловко было спросить разрешения. Хотелось пойти к параше — но ведь неприлично мочиться при посторонних, как животное.
— Почему вы здесь? — спросил Успенский.
— Я торговый агент, — сказал Елисей Евсеевич, — меня задержали по подозрению в контрабанде. Они сказали, что я буду сидеть, пока за меня не внесут пять тысяч. Наверное, сегодня к ночи моя жена вернется из Ялты с деньгами, так что ночью я вас покину.
— Или мы вас покинем раньше, — сказал Успенский.
Андрей все же подошел к параше. Там пахло еще сильнее, и тем, кто сидел неподалеку на полу, было совсем гадко. Хотя неизвестно, замечали они это или нет.
Он провел рукой по карману, будто портсигар чудесным образом мог возвратиться на место. Господи, если бы он у меня был, я бы унесся на двадцать лет! Я бы вылетел из этой войны и этого сумасшедшего дома. Я бы вынырнул из потока в тридцать седьмом году, когда эта тюрьма уже будет никому не нужна, когда все двери будут раскрыты. Ведь человечество обязательно станет лучше и это случится скоро… Но ведь эти матросы, которые стреляют в офицеров, они тоже хотят хорошей жизни — для всего народа. А большевики, которые взяли власть, чтобы заключить мир и чтобы больше не погибали солдаты — неужели они хотят дурного?
— Ну ты что, так и будешь стоять? — плохо различимый, в темноте мужчина толкнул Андрея — ему понадобилась параша.
Возвращаясь на свое место, Андрей вдруг подумал: как же я рассуждал — неужели я так струсил, что не думал о Лидочке? Хотел оставить ее одну? Нет, главное, чтобы меня отпустили — тогда мы уедем и не нужны нам будут эти портсигары — изобретения дьявола, которые дарят тебе видимость свободы, но на самом деле выбрасывают тебя, как кукушка чужих птенцов из гнезда.
Елисей Евсеевич поднялся навстречу Андрею.
— Можно поговорить с вами конфиденциально? — спросил он.
— Меня можете не брать в расчет, — сказал Успенский.
— Отдыхайте, отдыхайте, — мягко сказал Елисей Евсеевич.
Длинными пальцами он твердо взял Андрея за локоть и повел к двери, к параше, откуда Андрей только что с таким облегчением отошел.
— Я вас не задержу, — сказал Елисей Евсеевич, — меня тревожит одна маленькая проблема.
Андрей начал считать про себя, чтобы дотерпеть до конца разговора.
— Вы уверены, что вы именно тот Берестов, за которого себя выдаете? — спросил он.
— Такой я с детства, — ответил Андреи и продолжал считать.
— Я совсем не шучу, — вздохнул Елисей Евсеевич. Свет фонаря освещал, хоть и тускло, одну щеку и глаз, который загорался при повороте головы адским пламенем. — Я беспокоюсь за вашу судьбу.
— А что натворил мой тезка?
— Он сотрудник полковника Баренца — это вам что-нибудь говорит?
— Я же сказал, что я первый день в Севастополе, — уклонился от ответа Андрей. Ему вдруг стало стыдно признаться в знакомстве с Баренцем.
— Как хотите, — сказал Елисей Евсеевич. Он был на самом деле расстроен. — Но вы такой молодой и мне не хочется, чтобы случилась трагедия.
Андрей перестал ощущать вонь от параши. Его собеседник был абсолютно серьезен и расположен к нему, он хотел помочь. Андрей вдруг вспомнил вопрос тонкогубого Баренца: знакома ли вам фамилия Беккер? Но при чем тут Беккер?
— Баренц — начальник морской контрразведки, — сказал Елисей Евсеевич, — Ненавистная фигура для матросни. Берестова они тоже знают.
— Знают? Значит, меня с ним не спутают.
— Вы думаете, они знают вас в лицо? — удивился Елисей Евсеевич. — Ни в коем случае! А вы недавно женились?
— Месяц назад, в Батуме.
— Ай-ай, какое несчастье! И вы, наверное, любите свою жену?
— Что за вопрос!
— Мне за вас страшно, вы даже не представляете. — Елисей Евсеевич смахнул мизинцем маленькую слезу, зародившуюся в уголке глаза — а может быть, Андрею это показалось. — Но мы будем думать, как вам помочь…
Они вернулись к нарам, Успенский не спал — он подогнул ноги, чтобы им можно было сесть. Андрей чувствовал себя усталым и разбитым. Хотелось вытянуться на парах — но как прогонишь Успенского? Андрея охватило раздражение против моряка: нары в камере не были его собственностью. Может быть, это последняя возможность для Андрея вытянуть ноги.
Но Успенский ни о чем не догадывался. Андрей прислонился спиной к стене, но стена была такая холодная, что стало зябко даже сквозь тужурку.
— Андрей, Андрей! — звал его чужой голос, и Андрею показалось, что он идет по лесу и впереди светит огонек избушки — до нее надо дойти, но впереди столько могучих стволов…
Успенский толкнул Андрея и этим разбудил.
— Ложитесь, — сказал он, поднимаясь, — а то вы во сне упадете.
Оказывается, Андрей заснул сидя. Не в силах сказать что-нибудь, Андрей покорно улегся на нары и сквозь забытье слышал, а может быть, воображал разговор, что велся рядом.
— А вы одинокий? — это голос Елисея Евсеевича.
— У меня есть жена и взрослый сын. Они в Петрограде.
— По крайней мере в безопасности.
— Они могут начать охоту и за родными офицеров.
— До этого они не дойдут. Даже царь этого не делал, — возразил Елисей Евсеевич. — А вот я одинок. Как перст. Я любил одну женщину, но она отдала сердце другому. Это буквально трагедия. Так что мне все равно — сидеть в тюрьме, гулять по Нахимовскому бульвару или уехать в Турцию.
— Гулять лучше, — сказал Успенский.
— А Берестов уже женат, — сказал Елисей Евсеевич укоризненно. — Это же удивительно, в каком возрасте дети стали жениться! Ему еще восемнадцати нет. Ей, наверное, тоже.
— Будет очень грустно, если его пустят в расход, — сказал Успенский.
Они думают, что я сплю и ничего не слышу, подумал Андрей. Иначе бы они молчали. А ведь я совсем не молод, я только молодо выгляжу… и Андрей снова уснул.
