Лидочка не успела спросить про портсигар, потому что Ахмет нырнул в узкий переулок, взбирающийся в гору, и побежал. Его спутники следом, Лидочке нельзя было отставать.
Отдышалась она только в небольшом винограднике, пока татары стучали в дверь и ждали хозяйку.
Хозяйка, злобная на вид старуха с носом, тянущимся к острому подбородку, сказала:
— Эту еще где нашли?
— Неужели не видите, госпожа Костаки, — вежливо сказал Ахмет, — что вы имеете дело с благородной дамой. И ей мы уступаем маленькую комнату.
— Только без этого, — сказала старуха.
— Мы не будем настаивать, госпожа Костаки, — сказал Ахмет.
Он провел Лидочку в маленькую белую комнатку, единственным предметом мебели в которой была покрытая кружевным покрывалом продавленная кровать, а над ней на стене был прикреплен простой крест, вырезанный из темного дерева.
Ахмет вошел в комнату следом за Лидой и на открытой ладони протянул ей портсигар Андрея.
— Ахмет, — сказал Лида, — Ахметушка…
— Без сантиментов, — сказал Ахмет, — наше превосходительство этого не выносил.
— И за сколько вы его купили? Я отдам.
— Мы не купили, у Исы ловкие пальцы.
— Он украл?
— По-моему, это для тебя трагедия, — сказал Ахмет, — ты сейчас побежишь искать матроса, чтобы вернуть украденное…
— Прости.
— Потом, когда все обойдется, сделаете Исе подарок. Я с тобой прощаюсь ненадолго, нам надо посоветоваться, каким образом лучше проникнуть в тюрьму. А ты отдохни.
— Только недолго!
Когда совсем стемнело, надзиратель принес два фонаря «летучая мышь». Один поставил на стол посреди камеры, а второй повесил на железную перекладину, протянутую через камеру.
— Расскажите мне о себе, — попросил Елисей Евсеевич, — я очень люблю биографии других людей. Во мне есть писательский дар, я его чувствую.
— Ничего интересного со мной не случалось, — сказал Андрей.
— Но вы — историк? Студент-историк? Я прав?
— Я археолог.
— Моя мечта, — сказал Елисей Евсеевич. — Я всегда мечтал стать археологом. И теперь я займу ваше место.
— Почему займете?
— После вашего расстрела, — сказал Елисей Евсеевич. — К сожалению.
Он тонко засмеялся, потом неожиданно оборвал смех и добавил:
— Честное слово, мне вас жалко.
— Шутки у вас дурацкие, — сказал Успенский, который дремал на нарах, подложив под голову свернутый китель.
— Но шутник не я, — ответил Елисей. — Шутники ходят снаружи.
— А здесь ужином кормить будут? — спросил Андрей, и ему стало стыдно, потому что Елисей засмеялся, а Успенский улыбнулся в темноте, и стали видны его голубые зубы.
— Как нам трудно поверить в собственную смерть, — сказал Успенский. — Особенно, если мы молоды.
— Честное слово, я не вижу оснований, — сказал Андрей. — Ведь революция уничтожает только своих врагов.
— Революция сама решает, кто ее враг, а кто нет, — сказал Успенский. — Дети аристократов, погибшие в Париже, не замышляли дурного.
— А вы меня забавляете, капитан, — сказал Елисей, дергая за длинный, торчащий, как у Дон Кихота, ус. — В отличие от других, вы ведете себя спокойно и даже позволяете себе спать, хотя кому нужен сон на пороге вечности?
— А я рассчитываю на счастливый поворот событий, — сказал Успенский, — на мою фортуну. Ведь она оградила меня от смерти вчера — почему бы ей не расщедриться и нынче? Я вам скажу — террор недолговечен. Он нажирается своими изобретателями.
— А во Франции? — вмешался Андрей. — Там года три убивали!
— А опричники? — сказал Елисей. — Это же годы и годы!
— Разрешите возразить вам, господа, — сказал Успенский, — вы говорите о политике террора — о сознательной и организованной кампании устрашения. Но сейчас мы имеем дело с банальным разбоем, с погромом. Когда все перины вспороты и бабы изнасилованы, наступает отрезвление. По моим расчетам оно наступит уже сегодня. На кораблях и в городе есть разумные силы.
Елисей стал серьезным. Даже голос звучал иначе, без смешка и попыток развлечь собеседника.
— Мне кажется, — сказал он, — что мы имеем дело с опричниной. С тем явлением, которое вы назвали организованной кампанией устрашения.
— За такой кампанией кто-то должен стоять.
— Вот именно.
— Так назовите мне эту силу! Адмирал Немитц и Морской штаб?
— Адмирал Немитц уже бежал из Севастополя.
— Значит, вы хотите сказать, что это татары?
— Татары не имеют никакого влияния на солдат и матросов, да и не хотят на них влиять.
— Совет?
— Уже теплее, — сказал Елисей. — Но сдвиньтесь еще левее.
— Украинская рада?
— Опять холоднее, — сказал Елисей.
— Не томите меня, — сказал Успенский. — Что за дьявольская сила стоит за погромом?
— Это большевики, — сказал Елисей.
— Какие еще большевики? — не понял Успенский.
— Это часть партии эсдеков, — пояснил Андрей. — Они взяли власть в Петрограде.
— Так бы вы сразу и говорили! — сказал Успенский.
Вспышка спора, затем какая-то возня возникла в другом конце камеры. Гулкий голос матерился и грозил всех вывести на чистую воду. Разговор, который вели рядом Успенский и Елисей Евсеевич, вполне мог и должен был состояться в гостиной или на веранде, а не в сыром, пропахшем мочой темном погребе. Надо потереть глаза, тогда все это кончится и окажется сном. Незаметно для окружающих Андрей ударил себя по виску — отдалось в голове, но ничего не исчезло Лишь Елисей Евсеевич бубнил:
— Расскажите мне, как еще большевикам взять власть, если даже после переворота, организованного ими в Петрограде, после того, как они провозгласили себя законной властью, находятся люди вроде нашего сокамерника господина Успенского, которые утверждают, что и названия такого не слыхали.
— Простите, я так далек от современной политики, — сказал Успенский извиняющимся тоном.
— Фамилию Романовых вы знали даже без политики. А что вам говорит фамилия Троцкий? А фамилия Зиновьев?
— Ничего.
— А заговорит, — убежденно сказал Елисей Евсеевич — Скоро заговорит, если вы переживете эту ночь. Потому что они крепко сели на престол и теперь распространяют свою власть по России.
— И здесь? — спросил Андрей.
