— А вы, если не секрет, почему здесь?
— Я здесь вторые сутки, — сказал усач. — Меня взяли вчера, в облаве… а всех остальных расстреляли!
— Какое варварство! — сказал лохматый, словно речь шла об утопленных котятах. — А вас не расстреляли?
— Они неразборчиво записали мою фамилию, — улыбнулся усач. — А я не стал отзываться — народу в камере было много, суматоха, офицеров увели, а я вот жду второй очереди.
— Может, отпустят? — сказал лохматый.
— Посмотрим — все зависит от того, когда кончится террор.
— Кто-то их должен остановить. Должен что-то сказать Центрофлот! Это же анархия, — сказал Андрей.
— Если это анархия, то она была кому-то нужна, — сказал усач. — Городом правят две сотни матросов, которые вернулись из Ростова. Остальные достаточно пассивны.
— Вот именно это я хотел сказать, — согласился лохматый.
Надзиратели собрали миски и ложки и ушли, заперев камеру.
— А почему вы решили, что их расстреляли? — спросил Андрей усача.
— Об этом весь город знает, — ответил за моряка лохматый.
— Но зачем?
— Не сегодня завтра в городе возникнет новая сила, — сказал усач. — Я не знаю, кто это будет — Украинская рада, анархисты, большевики — они заявят, что вынуждены взять власть, чтобы остановить бесчинства.
— Как вы умно рассуждаете! — воскликнул лохматый и протянул усачу руку: — Елисей. Елисей Евсеевич. Торговый агент.
— Успенский, не так давно капитан второго ранга, механик на «Георгии Победоносце».
Андрей тоже представился:
— Берестов. Андрей Сергеевич.
У Успенского это имя не вызвало никакой реакции, но удивило Елисея Евсеевича.
— Берестов? — повторил он. — Просто не может быть!
— А что вас удивило?
— У вас нет тезки?
— По крайней мере, я не знаю.
— Правильно, — сказал Успенский. — Я тоже подумал — почему мне знакома ваша фамилия? Есть Берестов в штабе флота. Я, правда, не знаю, как его зовут. Кажется, лейтенант — он был адъютантом адмирала Колчака.
— Вот именно! — сказал Елисей Евсеевич. — Вот именно. Вам не повезло, молодой человек.
Он улыбнулся, показывая крепкие лошадиные зубы.
— Почему не повезло?
— Когда они узнают, что вы — адъютант Колчака, с вами не будут церемониться.
— Но я не адъютант Колчака! — возразил Андрей. — Да и Колчака, насколько мне известно, давно нет в Севастополе.
— Колчак в Америке, — сказал Успенский. — Он в безопасности и имеет куда больше шансов, чем все мы, дожить до старости.
— Да, кому-то везет, а кто-то вытягивает несчастливый номер, — вздохнул Елисей Евсеевич. — Значит, вы утверждаете, что не служите на флоте?
Андрей отрицательно покачал головой.
Елисей Евсеевич отстал от него. Совсем рядом, над его головой он мирно беседовал с Успенским о какой-то общей знакомой в Балаклаве, словно они находились на даче и вышли на лужайку отдохнуть после сытного обеда. Андрей не мог не слышать голосов. Он не верил в то, что его соседи по камере так спокойны. Он не знал, почему тут оказался Елисей Евсеевич, хотя он не похож на офицера и вообще на чиновника, и вообще ни на кого не похож, но ведь Успенский, если верить ему, чудом избежал смерти прошлой ночью и не имеет шансов спастись сегодня. Как же они могут разговаривать!
Впрочем, и остальные обитатели камеры вели себя вяло, словно пережидали этот долгий день, чтобы потом вернуться по домам. Никто не метался, не стучал в дверь — почему же Андрею хочется молотить кулаками по двери?
А что за глупая идея, будто он — адъютант Колчака? Не дай бог и в самом деле кто-нибудь из матросов взглянет на список арестантов и прикажет отправить Берестова вместе с Успенским?
Нары были жесткие, сидеть невозможно — Андрей поднялся, ему хотелось ходить, двигаться — но на полу сидели и лежали люди. Можно сделать два шага и остановиться.
Как убедить себя, что все происходящее — лишь сон?
Почему-то хотелось есть.
Андрей обратил внимание на то, что начало темнеть — за окном была синь и в камере почти ничего не видно. Только голоса, кашель и дыхание. От этого еще было теснее и нечем дышать…
Необходимо было что-то делать. Срочно. Но последовательность и относительная важность действий мешались в голове, и потому Лидочка еще некоторое время, после того как Андрея увели и она, выбежав на площадь, увидела, как его сажают в крытую тюремную фуру, продолжала стоять на месте, глядеть, как закрывают дверь и как фура отъезжает. Потом она спохватилась, что украли чемодан — а в нем все вещи и бумаги. Лидочка кинулась обратно, и, к ее искреннему удивлению, чемодан не был украден, а дожидался ее у стены. Лидочка даже приподняла его, чтобы убедиться, он ли это.
Теперь надо бежать… бежать, освобождать Андрюшу! Или сначала отыскать того скуластого матроса, который отобрал у Андрея портсигар — но ведь он не отдаст! А где искать этого матроса?
Держа в руке чемодан и согнувшись влево под его тяжестью, Лидочка пошла к комнате коменданта, но, не доходя до нее, увидела, как некто в военной шинели дергает за ручку двери, но дверь заперта. Лидочка поставила чемодан на пол и подумала: вот мне сейчас очень хочется разреветься, а главное — не разреветься. Ни в коем случае. Потому что сейчас что-то случится и станет лучше — не бывает же совсем безысходных положений. Господи, помоги мне выручить Андрюшу…
И как бы в ответ на ее молитву совсем рядом, над самым ухом раздался тихий, знакомый голос:
— Лидочка, ты что здесь делаешь? Она резко оглянулась.
— Молчи, — сказал Ахмет. — Не надо меня узнавать.
Если бы он ее не окликнул, Лидочке бы никогда не догадаться, что это ее старый приятель. На Ахмете была широкополая шляпа, подобно той, в какой любил фотографироваться Максим Горький, и широкое серое пальто с поднятым воротником.
— Ой, я сейчас заплачу, — честно предупредила его Лидочка, — я сейчас зареву.
— Что с Андреем?
— Его арестовали!
— Этого еще не хватало!
Ахмет подхватил чемодан и понес его к небольшой боковой двери, которая, оказалось, вела в вокзальный ресторан, наполненный публикой, жаждущей хоть как-нибудь перекусить. Лидочка сразу поняла, что места им не отыскать, да и не хотелось ей есть, но у Ахмета были совсем иные планы. Он прошел через зал и, откинув малиновые шторы, нырнул на кухню. Лидочка последовала за ним.
— Направо, — сказал Ахмет. Лидочка повернула в коридор, мимо ярко освещенной кухни, и они оказались возле склада, где стояла скамейка, на ней сидели два молодых человека, немедленно вскочившие при появлении Ахмета и разом заговорившие по-татарски. Ахмет оборвал их и сказал: — Садись, Лида, мои ребята постараются, чтобы никто сюда не зашел. И рассказывай. — Все ясно, — сказал Ахмет, выслушав рассказ Лиды о событиях нынешнего утра. — Ситуация не такая трагическая. Андрюша не офицер, он вообще приезжий и не должен вызывать ненависть революционных моряков.
Ахмет говорил уверенно, хотя не был ни в чем уверен. Когда начинается террор, соображения
