- Подождите, - сказал Пушкин. - Какая еще ночь? Я пробыл у князя от силы пару часов…
- Ерунда, - сказал барон. - Вас не было добрые сутки… Клянусь рыцарской честью предков.
Пушкин посмотрел на солнце:
- Постойте-постойте… Что же, сейчас не вечер, а раннее утро?
- Вот именно, - сказал барон. - А я вам что растолковываю? Вы на сутки запропастились…
- А мне казалось, прошла пара часов…
- Что там было? - жадно спросил барон.
- Ничего особенного, пожалуй, - подумав, ответил Пушкин. - Меня старательно пытались запугать, вымогая бумаги и кольцо… И это, признаться, было впечатляюще. Но все же они не причинили мне никакого вреда, а это внушает надежды на победу. Не так они сильны, как пытаются представить. К тому же у нас есть союзник во вражьем стане…
- Эта красотка?
- Именно, - сказал Пушкин. - И нынче вечером нам предстоит поработать…
Глава седьмая
МАСКАРАД ПО-ФЛОРЕНТИЙСКИ
- Черт знает что, - ворчал барон, оглядывая свой наряд. - Кружев столько, что это не на мужской наряд походит, а на одеяние одного из тех молодчиков, что вместо естественного и восхитительного общения с дамами занимаются черт-те чем… Между собой, друг с другом, ну, вы поняли, о ком я…
Он, фыркая, потеребил огромный кружевной воротник, гофрированным кольцом торчавший вокруг шеи, на добрых пару ладоней шириной, а потом неодобрительно принялся озирать столь же пышные кружевные манжеты.
- И панталоны дурацкие, - ворчал он сварливо, постукивая тростью о пол кареты. - Как у этого… который в балете пляшет, не помню, как называется балетный мужского рода…
- Успокойтесь, барон, - весело сказал Пушкин. - Это доподлинный наряд знатного дворянина времен Шекспира. Право слово, так и обстоит…
- Серьезно?
- Честное слово.
- Хороши ж они хаживали во времена Шекспира…
- Не переживайте, - сказал Пушкин. - В таком наряде согласно всеобщей моде хаживали и великие полководцы вроде маршала Бирона, и мореплаватели вроде сэра Френсиса Дрейка… Такая уж в те времена стояла мода на дворе.
- Ну, если маршал Бирон… - пробурчал Алоизиус. - А вот вы у нас кто? Сколько ни приглядываюсь, не могу сообразить. Турок, что ли?
- Я? - спросил Пушкин, озирая свои перевитые ремнями голени, узкие черные штаны и яркий жилет при белой рубашке с пышными рукавами. - Полагаю, я - греческий разбойник. По крайней мере, именно так именовался этот костюм в Петербурге, в тех лавках, где их дают на время для маскарадов…
- Ага! То-то вы и свои пистолеты открыто заткнули за пояс?
- Вот именно, - сказал Пушкин. - Греческий разбойник просто обязан ходить с парой пистолетов за поясом, не правда ли? Никто и не заподозрит, что это не бутафория…
Он промолчал о том, что сегодня вечером зашел к ювелиру на делла Флавиа, и тот, поначалу ворчавший насчет капризов «золотой молодежи», потом все же, прельщенный солидной платой, взялся за работу и в полчаса превратил принесенную Пушкиным серебряную ложку в две полновесных пистолетных пули. Нелишняя предосторожность, когда имеешь дело с существами, которых обычная пуля может и не взять…
- А вот ваша трость, Алоизиус, плохо сочетается с нарядом времен королевы Елизаветы, - сказал он без особого укора.
- Плевать, - ответил барон. - Зато я с клинком хорошо сочетаюсь. Мало ли что… Пистолеты, увы, пришлось оставить дома, под этим кургузеньким камзольчиком они излишне выпирали бы, но я все же кое-что прихватил. - Он похлопал себя по груди, и там что-то зашуршало.
- Снова «монаший капюшон»? - понятливо спросил Пушкин.
- Берите выше! - гордо сказал барон. - Собранный в полнолуние любисток с тертым можжевельником и сушеным пасленом с монастырского подворья. Вернейшее средство против нечисти, мне его посоветовала одна старуха в Грейхенвальде. Простая деревенская баба, даже не знала, что Земля круглая, полагала, что плоская, и грамоте не разумела, но такие настои и травяные наборы против нечисти готовила - куда там ученым профессорам! В случае чего я им все зенки запорошу…
- Вы заходили в банк? - спросил Пушкин.
- Два раза, - сказал барон. - Они уж переглядываться начали… Будьте покойны, ваши бумаги - как за каменной стеной. Любой банкир, конечно, выжига первостатейный, но есть у него одна хорошая черта: интересы клиента защищать будет даже перед самим Сатаной.
-
- Да уж для какой-нибудь пакости, - сказал барон уверенно. - Не ожидаете же вы, что они будут творить добрые дела?
- Но вот знать бы, для какой…
- Порасспросите вашу прелестницу, - сказал барон.
- Я постараюсь… Что вы все время выглядываете из кареты?
- Для порядка, - сказал барон, не оборачиваясь. - В этом чертовом городе, где бронзовые хряки носятся за мирными прохожими, а колдуны носят княжеские титулы и держат ложу в опере, следует держать ухо востро. Завезут еще в какую-нибудь преисподнюю… Может, и кони - не кони, и возница - не возница… Нет, вроде бы пока ничего тревожного. Мы за городом, конечно, но особенных чащоб вокруг пока не наблюдается. А вот и дворец какой-то маячит, освещен и в самом деле как для маскарада…
Пушкин высунул голову в окно. Город остался позади, карета поднималась вверх, и можно было рассмотреть и лежащую в долине Флоренцию с ее коричневыми крышами, и обе гряды холмов, стиснувшие ее с двух сторон, Мюджелло на севере и Кьянти на юге. Впереди и в самом деле виднелся дом, заслуживающий звания скорее дворца, чем особняка, - возведенный не менее двухсот лет назад, с изящными стрельчатыми башенками по углам, огромными флюгерами на высоких трубах и фонтаном перед главным входом. По его фасаду и на парковых аллеях протянулись разноцветные гирлянды стеклянных фонариков, уже издали видно было сквозь высокие окна, что залы ярко освещены и полны публики.
- Вполне мирное здание, по-моему, - сказал Пушкин.
- Вашими бы молитвами… - проворчал барон. - Вот сожрут нас там, будете знать…
- Бог не выдаст, свинья не съест, - сказал Пушкин не то чтобы весело, но, во всяком случае, без уныния. - У нас же есть ваше чудодейственное зелье, в случае надобности запорошите глаза всем и каждому…
- Не иронизируйте. Средство и в самом деле отменное, там и еще кое-что намешано, кроме того, что я перечислил…
Карета остановилась у широкой лестницы, спускавшейся двумя полукружьями, и к ней моментально кинулся человек в причудливом костюме, не ассоциировавшемся у Пушкина ни с одним минувшим столетием - материя не менее чем шести цветов, бубенчики, пришитые в самых неожиданных местах кружева.
Он распахнул дверцу кареты и почтительно отступил, гримасничая и хихикая. Ростом он был пониже на целую голову, чем довольно-таки низкорослый Пушкин, щеголял в черной бархатной полумаске, как и положено на маскараде; судя по видневшимся из-под нее жирным щекам, тройному подбородку, а также круглому объемистому чреву, которое не мог скрыть и маскарадный костюм, незнакомец знал толк в
