научный центр, ни на контрразведку. В комнате с белеными стенами стояли диван, стол и небольшой шкафчик. На столе дряхлая электроплитка и разобранный пистолет. И все.
— Ты куда это меня привела? — полюбопытствовал я, глядя в окно на крохотный дворик, заваленный хламом — автомобильные покрышки, ломаные ящики и старое железо. Черт знает что.
— Здесь мы отдыхаем.
— Мне работать нужно, а не отдыхать.
— Ничего подобного, — отмахнулась Кати, извлекая из шкафчика банки и пакеты. — Сейчас я тебя накормлю и сварю кофе, а то на тебя смотреть грустно.
Я и сам знал, что на меня смотреть грустно: за двое с половиной суток я почти ничего не ел, не спал по-человечески, а голова болела как-то особенно, как никогда раньше не болела — противно, сверляще.
— Ложись и спи.
— Да не стоит.
— Ну конечно. — Она насмешливо взглянула мне в глаза. — Как это такому несгибаемому и волевому проявить слабость перед девчонкой? Это ж подумать стыдно… Вались на диван и спи, ясно?
Я прилег, закрыл глаза, но из этого не получилось ничего путного — тут же, словно чертик из коробочки, вынырнул небезызвестный Тимбус Серебряный Кролик, веселый, полупьяный, с полным ртом золотых зубов и старомодными усиками щеточкой. Я напомнил ему, что мы, собственно, пристрелили его в Гонконге два года назад, но он объявил, что это мелочи, и стал приставать с идиотскими вопросами: люблю ли я венгерскую кухню и эквадорскую керамику и не кажется ли мне, что операция «Ронни-шесть» была дурно спланирована и с самого начала обречена на провал, и просто удивительно, что нам тогда удалось выиграть? Предположим, «Ронни-шесть» действительно была продумана топорно и того, кто это допустил, давно погнали со службы, но я не мог позволить какому-то паршивцу, тем более мертвому, хаять мою контору, и начался долгий спор, причем мы все время переходили на личности. Когда я послал его к чертовой матери, догадавшись наконец, что он мне снится, оказалось, что кофе давно готов, пора вставать и вообще я сплю уже три часа.
— Сколько городов ты посетил во время своих служебных разъездов? — спросила Кати.
— Да штук двести, — сказал я и проснулся окончательно. — Кой черт, зачем тебе мои города?
— Так. Иди ешь.
Все, что она выставила на стол, я смолотил, как оголодавший бегемот, торопясь к архивам, и кофе допивал на ходу, едва ли не в коридоре. Архив, разумеется, идеально гармонировал со всей здешней патриархальностью. В маленькой комнате с одним окном стояли стеллажи, три штуки, с табличками соответственно: «Город», «Вурдалаки», «Разное». Городу были отведены три папки, вурдалакам — восемь, разному — одна. Остальные полки были первозданно пусты. Что ж, отделение МСБ в Антарктиде состоит из комнатки три на четыре, стола, стула, селектора и сержанта Боргленда. Так что ничего особенного.
Кати ушла, а я принялся создавать рабочую обстановку: распахнул окно, снял куртку и кобуру, закатал рукава рубашки, положил на стол сигареты и поставил кофейник. Критически оглядел все это, подумал и сбросил туфли. Сел и открыл первую папку со стеллажа «Город».
Внутри оказалось гораздо меньше документов, чем можно было ожидать, и все они — стандартные листы плотной желтоватой бумаги с типографским грифом в уголке «Отдел Исследований». И — что меня обрадовало — с машинописным текстом. Меньше работы глазам. По содержанию документы были схожи — протоколы наблюдений и расспросов горожан.
Дело обстояло так: Город возник из небытия лет шесть назад. Момента своего «рождения» они не зафиксировали, то есть просто жили — пили, ели, гуляли, ходили в кино и в бары и не интересовались тем, что происходило за окраинами города. Потом началось то, что я бы назвал становлением своего «я» — время, когда они, из ничего созданные взрослыми, стали, как и следовало ожидать, задумываться над своей жизнью и, как тоже следовало ожидать, посыпались бесчисленные «почему». Почему они не работают — кто-то смутно помнил, что нужно ходить на работу. Почему они не помнят детства, хотя они знали, что детство у человека быть должно. Кто строил дома? Кто делал машины? Кто обслуживает пищепроводы? Почему нет приезжих, хотя в городе четыре отеля первого класса — кто-то смутно помнил, что должны быть приезжие и другие города. Где они учились читать и писать — потому что дети росли и нужно было, оказывается, учить их читать и писать…
Так и накапливались вопросы — то по ассоциации с возникающими проблемами, то кто-то что-то смутно помнил, причем не мог сказать, почему помнит.
Многие в конце концов махнули рукой на все «почему» и продолжали вести беззаботную растительную жизнь, но нашлись люди, наделенные чрезвычайно привлекательным даром — неистребимым жгучим любопытством, тем самым даром, что стимулировал когда-то и развитие науки, и развитие техники, и великие географические открытия, и многое другое. Рыбак рыбака видит издалека, и вот кучка любопытных, к тому же всерьез озабоченных людей создала Отдел Исследований. Они и проделали практически всю работу — сейчас почти нечего исследовать. Они отыскали на окраине два великолепных автоматических завода, производивших все необходимое, от шпилек для волос до автомобилей. Они составили полный перечень всех «почему» — и, естественно, не смогли найти ответа ни на один вопрос. Потом им стало просто нечего делать — посланные за пределы Города экспедиции не возвращались, а те, что возвращались, зачастую не могли ничего дельного сообщить (об этом упоминалось весьма туманно). Отдел едва не распался.
Но тут появились вурдалаки. Собственно, они были и раньше (снова туманно, черт!), но теперь они стали проблемой номер один. Страшненькие попадались истории в папках со стеллажа «Вурдалаки». Был момент, когда вплотную придвинулся вопрос: быть или не быть Городу?
Никаких городских властей не было, их и сейчас нет, потому что заниматься им было бы нечем, кроме разве что вурдалаками. Я не смог определить по документам время, когда была создана Команда Робин и при чем тут Робин — то ли в чьей-то голове запуталось упоминание о Робин Гуде, то ли какой-то Робин первым погиб в бою и сослуживцы решили увековечить его память. Неизвестно. Так или иначе, Команда была создана, Ламст стал инициатором и командиром. Вурдалаков основательно потеснили.
Протоколы допросов вурдалаков не дали ничего нового. Все они — и те, кого можно было опознать по особого строения зубам, и те, кто ничем не отличался от обычного человека, — на допросах молчали, норовя при удобном случае вцепиться в глотку допросчику, а те, кого удавалось сломить открытой в свое время «психической атакой», не могли, вернее, не хотели сообщить ничего ценного. В конце концов то ли Отдел по собственной инициативе перестал заниматься вурдалаками, то ли Ламст перехватил инициативу, но ни Отдел, ни Ламст не занимались больше допросами и расспросами. По неизвестным мне причинам Команда так и не смогла обнаружить места обитания вурдалаков, ограничившись созданием прикрывающей город сети форпостов и фортов (Кати в тот день, когда мы впервые встретились, ехала как раз из такого форта). Я никак не мог продраться сквозь умолчания и недомолвки, подумал было, что они многое скрывают от меня, но потом отверг такие подозрения. Видимо, у них были в прошлом какие-то мрачные недоразумения, отсюда то ли подвергнутый строгой цензуре, то ли попросту наполовину уничтоженный архив. Впрочем, это одно и то же.
В папке «Разное» содержалась всякая всячина, смесь фактов, слухов, легенд и догадок. Тех фактов, которые они сами признавали фактами, и тех легенд, которые они сами признавали легендами. Заметки о деятельности Штенгера и проповедника, несколько листков о Мефистофеле (то же самое, что я узнал от Штенгера), упоминания о чудовищах, о странных, но неопасных людях, время от времени появлявшихся в городе (типы вроде моего граалящего рыцаря), листок о золотом треугольнике, каждый вечер исчезающем у горизонта в золотой вспышке, статистика рождаемости и смертности, упоминание о Блуждающих, о странных галлюцинациях, временами посещающий людей, — видениях, похожих на те, что преследовали меня в первый дань. Всякая всячина…
На знакомство с архивом ушло часа два. Расставив папки, я привел себя в порядок и отправился искать Кати, что было нетрудным делом, учитывая размеры здания. Я нашел ее в комнате отдыха. Она вскочила навстречу с такой готовностью, смотрела с такой надеждой, словно после работы с бумагами ответы на все вопросы лежали у меня в кармане и осталось эффектно выложить их на стол.
— Ничего, — сказал я.
— Совсем ничего?
