Пиранья. Алмазный спецназ

Он присел — нож, нацеленный в правый глаз, прошел мимо. Но не удалась попытка подсечь ее ногу, свалить в траву...

Где-то на самом донышке сознания предостерегающе, едва слышно тренькнул первый звоночек — не страх, не паника, но, безусловно, приближениечего-то, панику чрезвычайно напоминавшего. Называлось это — сомнение, но хрен редьки не слаще, сомнение ведь — в своих силах, в стопроцентной уверенности в победе, так что ничего хорошего...

Мазур выдохнул:

— Брось нож, сучка — живьем останешься... Слово.

— Ищи дураков... — так же тяжко, скупо цедя слова, выдохнула Анка, пытаясь зайти сбоку. — Два на два не делится...

Острие шло ему в горло. Мазур отбил руку, ушел, прицелился ребром левой ладони по сонной артерии — и ринулся вперед, сделав отвлекающий взмах рукой с ножом. Сорвалось...

Анка молниеносным движением перехватила нож за рукоять — но теперь уж Мазур, кинувшись вперед, сорвал попытку кинуть в него холодняком. За что поплатился ударом по ребрам — не ножом, ногой, так что не смертельно...

Пора было менять тактику. Кардинально.

И он, собрав всю волю, весь опыт, стал отступать, играть утомившегося, выбившегося из сил гораздо больше, чем это обстояло на самом деле. Подпустил неуклюжести. Стараясь, чтобы все выглядело, как нельзя более естественно. Пропустил удар носком ботинка по бедру, недостаточно проворно ушел от нового сильного пинка.

Ага! Ее азартное, искаженное злобой личико озарилось подобием радостной улыбки — показалось девке, что явственно почуяла слабину, задавила старичка молодым напором, вымотала...

Воспрянувший духом Мазур продолжал игру в прежнем ключе: еще раз неловкоушел от удара рукой, позволил на миг — один-единственный — развернуть себя лицом к солнцу...

И это лицедейство, балансирование на опасной грани принесло должный результат: Анка, принимая все за чистую монету, стала легонько халтурить. Уверившись, будто переломила ситуацию и смялапротивника, чуточку поддалась самоуверенности. Немного успокоилась, чего как раз и нельзя было делать... Ослабла прежняя отточенность, безукоризненность пируэтов, маневров, ударов, появилось самонадеянное нахальство — все это лишь наметками прорывалось, но ведь началось...

Мазур, увертываясь, уклоняясь, упрямо работал в том же ключе — почти не атаковал, главным образом отбиваясь и уходя, намеренно допустил шумный сбой дыхания, чтобы услышала, великолепно сымитировал, будто поскользнулся. Чем больше он «уставал» и «промахивался», тем больше дурной самоуверенности появлялось у атакующей фурии, она даже улыбнулась, тратя на это совершенно неуместное в такой момент действие лишние усилия мускулов и лишнюю секунду...

Мазур тщательно выбирал момент.

И когда он настал, действовал с предельной собранностью, превратив все тело в нерассуждающий механизм, проворный и смертоубойный. Обманным движением инсценировав атаку справа, ушел влево, рухнул на колено — и, вместо того, чтобы уклониться, как она несомненно ожидала по логике событий, нанес удар, выбросив вперед руку...

Нож вошел мягко, идеально. Левой рукой захватив ее запястье, Мазур увел нож в сторону — и почувствовал неописуемые словами переменыв теле нападавшей. Ее рука дрогнула, наливаясь вялостью, лицо изменилось, застыло, искажаясь безмерным удивлением и осознанием— и на нем появилась едва ли не детская обида... а потом глаза тем же неуловимым манером погасли, утратив некую искру, остались прежними, но нечтоушло безвозвратно...

Выдернув нож, Мазур отпрянул — и Анка рухнула лицом вниз, в траву, на лобастые кочки, нелепо вывернув руку с ножом, конвульсивно подергивая ногами, что длилось недолго.

Он стоял, уронив руку с ножом. Легкие работали, как кузнечные меха, все порезы моментально заболели — пекло, жгло, ощущалась липкая кровь. Солнце опускалось к верхушкам деревьев, стояла тишина, наполненная резким запахом мятой, вытоптанной травы — и Мазур, как никогда прежде, ощутил нечеловеческую усталость, не тела, а души. Это навалилось, как ливень. Он вдруг понял, как бесконечно устал — бродяжничать по свету, разгадывать козни и уворачиваться от опасностей, взрывать, стрелять, убивать, побеждать, переигрывать, одолевать...

Это сотрясало тело, как приступ тропической лихорадки, а то, что творилось в голове, описать нормальными человеческими словами было решительно невозможно. Он стоял посреди знойной, жаркой Африки, уронив руки, таращась пустым взглядом на лежавший у его ног труп, чувствуя невероятную тяжесть, пригибавшую к земле... В голове билось одно: когда этомупридет конец? Слишком долго для нормального человека все это продолжается...

А потом он справился со всей этой напастью — моментально и бесповоротно, словно смял и отбросил пустую сигаретную пачку. Как-никак он был сугубым профессионалом и не мог позволить себе передышки, предстояла еще масса хлопот: — и понадежнее упрятать тело, сделав все, чтобы его не смогли опознать, и от лишней поклажи избавиться, и убраться отсюда до возможного появления нежеланных свидетелей, а ведь до конечной точки маршрута оставался еще изрядный кусок, так что он, собственно говоря, был на полпути... Один, бравый.

Шумно выдохнув, помотав головой, отошел. Стал прежним.

Глава шестнадцатая Под сенью христианской благодати

Католическая миссия выглядела примерно так, как Мазур и ожидал, — ему уже доводилось в здешних местах видывать подобные заведения. За двадцать лет мало что, в общем, изменилось. Недавно побеленная церквушка с острой зеленой крышей и католическим крестом на гребне, несколько глинобитных хижин, крытых банановыми листьями, три домишки из неизменного рифленого железа, низкая изгородь — загон для скота, тронутый ржавчиной водонапорный бак на треножнике из железных труб, небольшое поле, крохотные банановые посадки. На крыше одной из «рифленок» — убогонькая спутниковая тарелка, а возле другого домишки — джип с брезентовым тентом. И то, и другое Мазура чрезвычайно порадовало — и новости можно узнать, и машину до Инкомати нанять... ну, а в крайнем случае нарушить одну из заповедей...

Он оглядел себя. После того, как радиатор окончательно закипел и сдох, Мазур прошагал пешком километров пять, основательно покрывшись сухой желтоватой пылью. Одежда, сначала вымокшая напрочь, потом высохшая на теле, и без того выглядела предосудительно, а порезы от ножа ее тем более не украсили. В разрезах виднелись полосы пластыря, и нижняя челюсть залеплена пыльным пластырем. Кобура и ножны на поясе... Мазур выпростал рубашку из брюк — так, конечно, совершенно оружия не скроешь, но демонстративности все же меньше, Божий дом как-никак, и контингент соответствующий... Автомат, увы, не спрячешь, так и висит на плече. Ну, что поделать — места довольно глухие, здесь как-то редко встречаются щеголи в смокингах и лаковых бальных туфлях. Должны были притерпеться к странноватому народу, выходящему из лесов. Кроме того, у обитателей подобных мест есть одно ценнейшее качество: они в силу служебного положения стремятся не влезать особенно в мирские дрязги, не принимать ничью сторону в гремящих вокруг конфликтах, а также, что характерно, не спешат стучать полиции и властям касаемо каждого подозрительного путника. Тайна исповеди опять же... ну, до этого, уверен, не дойдет, нужно же заботиться о душевном здоровье Божьих людей. Вроде бы ко всему на свете притерпелись — но можно представить, что с ними будет, вздумай Мазур подробно и обстоятельно исповедоваться... Людей жалко, точно.

Он направился к миссии открыто, не таясь, по обочине пыльной дороги. Приблизившись метров на пятьдесят, услышал доносящееся из церкви заунывное пение на местном наречии. Ускорил шаг — хотелось