Пиранья. Алмазный спецназ

ли не наполовину моложе, а сейчас против него были еще и годы. Ему далеко было не то что до дряхлости, до минутной слабости, но все равно, есть чисто технические причины: и связки-сухожилия не те, что в тридцать лет, и суставы малость поизносились, и опорно-двигательный аппарат не тот, что в тридцать, и все прочее... А на него азартно наседало юное создание, крепенькое, как огурчик, не имевшее за спиной чуть ли не тридцати лет адски трудной работы, сжигавшей и организм, и нервные клетки, и ни разу не дырявленное пулями...

Он не паниковал, конечно, не чувствовал себя проигравшим, но ощущал, что вынужден выкладываться по полной, из кожи вон лез, на максимуме работал — а вот девчонка, полное впечатление, еще имела в запасе кое-какие резервы...

Она внезапно остановилась, встала смирнехонько, опустив руки по швам, и Мазур в азарте едва успел затормозить, опустить занесенную руку. Констатировал с ноткой грусти, что дышит чаще и глубже, чем встарь, зато Анка вымотана значительно меньше.

— Ну что? — спросила она нормальным голосом, подойдя вплотную. — Следует ко мне серьезно относиться?

— Следует, — признал Мазур.

— Вот то-то.

Она не злорадствовала, не пыталась уязвить, а значит, была вдобавок достаточно умна. Действительно, ухо с ней следует держать востро, девочка сложнее, чем показалась сначала...

— Ну как, замотала я тебя?

— Да нет, — сказал Мазур, криво ухмыляясь. — До этого все же не дошло... Но я согласен: ты — серьезный человек, Пятница, точно. Придется тебя произвести в полноправные напарницы.

— Ах, как приятно слышать... — Анка, глядя ему в глаза, улыбалась уже не насмешливо, а как-то иначе. — Скрепим равноправные отношения, Робинзон?

— Это как?

Она одним движением скинула маечку, прижалась к нему всем телом, приятно пахнущим свежим девичьим потом и дорогими духами, обхватила за талию и промурлыкала на ухо:

— Трусики сам любишь снимать или как? Ладно, пошли... — и отступила, недвусмысленно таща его к постели.

Сопротивляться Мазур и не собирался, поскольку это было бы форменным идиотством — нормальный мужик, когда его тянет в постель красивая девка, обряженная лишь в кружевные трусики, просто не может упираться и блеять что-то насчет моральных принципов. Голову рубите, не имеет права. В особенности если он — засланный казачок, пока что далекий от раскрытия тех тайн, которые его послали добыть...

В постели он столкнулся с совершенно другим созданием — ни тени напористости, никакого желания доминировать, девчонка откровенно пыталась угадать его желания и выполнять их самым качественным образом, так что Мазур переживал отнюдь не худшие минуты в своей жизни.

И оказался через часок совершенно вымотанным. Валялся на широченной и мягчайшей буржуйской постели, по-прежнему в дурацкой златой цепи, что кот ученый, а пленительнее создание, прильнув к его плечу самым женственным образом, сообщило на ухо, мастерски смешивая нецензурные слова с романтическими, что он мужик хоть куда и давненько ее так хорошо не раскладывали.

Мазур, уже вернувший себе профессиональную ясность мышления, под ее затуманенным взглядом состроил исключительно глупую физиономию, полную мужской самонадеянности, типа «А то, крошка!». На деле он, в этихбаталиях честно не полагавший себя суперменом, был уверен, что ему примитивно дурят башку. Чешут за ушком, как глупого пуделька. Чтобы распустил хвост, взлетел на седьмое небо, а значит, в чем-то крупно проиграл...

Он прекрасно помнил, что с Олесей она вела себя совершенно иначе — откровенно подавляла, держалась этаким наглым и самоуверенным мужиком. Это ей гораздо больше подходило, нежели талантливая попытка разыграть сейчас покорную мужчине слабенькую скромницу.

Ну что же, будем лицедействовать — и старательно притворяться, что не замечаем чужого лицедейства. Не в первый раз в жизни, не в десятый — и есть подозрения, что далеко не в последний, какие наши годы, если разобраться...

— Впечатления? — скромненько поинтересовалось очаровательное создание, старательно потупив глазки.

— А что — впечатления? Зашибись, — честно сказал Мазур.

— Хороша?

— А то.

— Ну вот, а ты к Олеське прилип...

— Да ничего я к ней не прилип.

— Ладно тебе. Ты ж ее трахаешь.

— А ты что, ревнуешь? — усмехнулся Мазур. — Знаешь, я о себе самого хорошего мнения, но уж ни за что не поверю, что ты ко мне в одночасье воспылала испепеляющей страстью со всеми сопутствующими эмоциями... Вроде жгучей ревности.

— Да ладно, это я так... Есть у меня подозрения, что ты ее понужаешь для пользы дела.

— Какого?

— А хрен его знает, — задумчиво произнесла Анка. — На всякий случай, авось да выйдет из этого какой-нибудь толк...

— Извини, — сказал Мазур. — А сейчас в этой постели что-то другое происходит?

— Конечно, другое, — убежденно сказала Анка. — Я с тобой просто-напросто устанавливаю нормальные человеческие отношения. Мало того, что напарники, так еще и трахаемся. Это, знаешь ли, сближает, если ты не знал...

— Ну вот, — сказал Мазур, — может, я тоже попросту хочу с Олеськой сблизиться...

— Расклад немножко другой, милый Коленька. Олеська для тебя — начальство, работодатель. А с тобой мы — одного поля ягоды, наемный пролетариат, которому даже цепей терять нельзя по причине их полного отсутствия.

— Но она, в принципе, тоже — пролетариат...

— Олеся? Адмирал, а рассказать тебе, как тебя дурят? На самом деле никакой это не менеджер по каким-то там связям, а, держись за подушку, одна из хозяев...

Вот теперь в ее голосе звучало то самое несомненное превосходство...

— Да ладно тебе.

— Я серьезно, — сказала Анка. — Ты, святая душа, ее полагаешь наемной шпаной навроде уборщицы... ну, а я-то совершенно точно выяснила, что все обстоит как раз наоборот. Точно тебе говорю, уж поверь на слово. Выяснила достоверно, — призналась она не без самодовольства. — И обязательно постараюсь выяснить еще что-нибудь не менее полезное. Она, без дураков — из хозяев. И всего предприятия, и этой страны тоже.

— Ни хрена себе, — сказал Мазур. — Интересные открытия, девочка. Знаешь, я тебе отчего-то верю. По врожденной своей подозрительности к жизни и к людям.

— И правильно делаешь. Нам надо держаться вместе. Потому что я, признаюсь тебе откровенно, всем этим сраным олигархам обоего пола не верю ни на копейку. И постоянно жду подвоха. В чем он будет заключаться, точно не знаю, но он будет. То ли заплатят меньше, чем обещали, то ли выйдет совсем плохо — пристукнут к чертовой матери, чтобы все секреты так и оставались в узком кругу. Ты с этой точки зрения никогда события не рассматривал?

— Признаться, нет, — сказал Мазур.

— А зря. Думаешь, если ты адмирал, тебя посовестятся прикончить, когда станешь не нужен? Еще как, за милую душу. Знаешь, я к нынешнему своему положению карабкалась с самого низа. В таком дерьме бултыхалась... А все же выкарабкалась. И есть у меня одна-единственная маленькая слабость: хочу пожить подольше и побогаче. А для этого нужно держать ушки на макушке, вертеть головой на сто восемьдесят градусов и никому не доверять. Ну, почти никому. Тебе вот можно доверять самую чуточку больше, чем другим. Потому что ты хочешь от жизни того же самого — и выжить, и при деньгах оказаться. Отсюда