словами, хоть сам Верховный Главнокомандующий прикажи.
Часовой — он же вахтенный, он же телохранитель — на посту все же наличествует, но он, докладывают обостренные чувства, подремывает в шезлонге у трапа, ага, посапывание слышится, спокойно ему, комфортно, ничего ведь так и не произошло за все время стоянки у пирса...
Пригибаясь, чтобы оказаться ниже иллюминаторов надстройки — ни в одном не горел свет, но таков уж был рефлекс — Мазур означенную надстройку миновал, все так же скрючившись, пробежал к корме, положил ношу на чистейшую палубу, привязал к перилам светлый нейлоновый канатик, специально выбранный под цвет борта прилежным Лавриком. Выбросил бухточку за борт, обеспечив себе быстрое и комфортное возвращение домой. Подхватил пакет, покрепче стиснул зубы, зажимая второй — и выпрыгнув за борт, полетел навстречу темной воде, на которой еще слабенько искрились колышущие отражения бледнеющих звезд.
Погрузился без малейшего всплеска, его этому неплохо научили. Вода сомкнулась над головой, сильным рывком ног Мазур на секунду оказался на поверхности, глотнул воздуха под самую завязку, чтобы хватило на весь путь — и, загребая левой рукой да обеими ногами, уверенно двинулся к цели, держась примерно в метре от поверхности.
Морской живности округ не ощущалось — дрыхла, надо полагать, беззаботно. Время от времени лица и тела неприятно касался разнообразный плавающий мусор — любой порт в этом отношении ничуть не лучше прозаической помойки, у самого берега и вода омерзительная на вкус, если ненароком случится глотнуть, и болтается в ней столько всякой гадости...
Он привычно скользил в полутьме, ни на что не боясь наткнуться — глубина, точно известно, у самого берега приличная, что сейчас только на руку. Своя ноша не тянет — и оба пакета его не особенно и удручали, благо возвращаться придется совершенно налегке, оставив подарок в гостях. Такие уж мы воспитанные ребята, коли в гости — непременно с подарком...
Мазур поднялся чуть повыше, почти касаясь теперь затылком колышущейся, неуловимой
Медленно, осторожно, чутко он поднялся над водой так, что она достигала подбородка, прижав ладонь к шероховатым, скользким доскам обшивки, прислушался к окружающему.
Вокруг простиралась совершеннейшая тишина, даже из недалекого города не доносилось ни звука — полное впечатление, что он оглох в одночасье, что, разумеется, никак не соответствовало реальности: едва слышно плескалась вода, справа резко крикнула какая-то здешняя ночная птица, а еще...
Ага! У себя над головой, гораздо левее, Мазур, напрягая слух, все же расслышал тихие шаги — кто- то, судя по звукам, неторопливо прохаживался по палубе на некотором расстоянии от планшира. Часовой, разумеется. Гораздо более ответственно относившийся к своим обязанностям, чем телохранитель на «Доротее». Оно и понятно: у этих, на шхуне, задача была гораздо более сложная и серьезная.
Вот только Бешеный Майк и те ребятки, которых он обычно нанимал, достоверно известно, от подводного плавания в любых его видах были далеки примерно так же, как от ядерной физики. Типичные сухопутчики, подумал Мазур с ноткой кастовой спеси. Самое большее, на что способны — на моторках налеты устраивать. Ручаться можно, там, за пахнущими прелой сыростью досками, нет сейчас ни одного индивидуума, знающего на опыте, что такое морской комплекс противодиверсионных мероприятий. В их профессиональном опыте имеется зияющая дырища. И прекрасно.
Ну что же, некогда прохлаждаться, время не ждет, и в увесистом мешке, ощутимо тянущем пловца ко дну, уже вовсю идут незатейливые, но смертельно опасные химические реакции...
Столь же бесшумно, как проделывал все прежде, Мазур поплыл вдоль борта к корме. Остановился. Вода по-прежнему достигала подбородка, вокруг самую чуточку посветлело, шаги часового на палубе слышались гораздо тише.
Работка была нелегкая, но ему случалось проделывать штуки и почище... В пакете, который он зажимал зубами, словно собака поноску, нашлось абсолютно все необходимое. Главное, не производить ни малейшего шума...
Если разобраться, не столь уж сложная задача для тренированного народного умельца. Всего и следовало, что прикрепить этакую авоську из прочного канатика, в которой покоился пакет с бомбой, к борту — двумя дюжинами длинных, острейших шурупов с удобной головкой, большой и плоской, пересеченной глубокой поперечной щелью. Как ни поноси западный мир, но есть у него одно, между нами, достоинство: располагая деньгами, можно в два счета раздобыть именно то, что тебе в данный момент необходимо...
Мазур трудился, как автомат. Он подозревал, что по лицу у него течет пот, но, сидя в воде по уши, нельзя в этом быть абсолютно уверенным. Ага, глаза защипало — точно, пот...
Все приходилось делать на ощупь — и в темпе, в темпе, поджимает времечко... И не производя ни малейшего шума.
А в общем, ничего неподъемного, какие там подвиги Геракла. Шурупы под напором отвертки входили в старые, трухлявые доски легко, как алкоголик в пивную, вот уже можно отпустить бомбу, она надежно повисла на борту, оставшиеся шурупы загонять гораздо проще...
Все! Мазур попробовал руками. Бомба встала на место так надежно, словно ее сюда присобачили еще на верфи. Он не зря установил ее в корме: так к пробоине будет гораздо труднее подобраться, а то и вовсе невозможно, потому что в корме — двигатель, баки с горючим, вал винта. Дизельное топливо вряд ли рванет, на такие последствия бомба не рассчитана, но все равно, пробоина получится знатная, никто ничего не успеет и не сможет предпринять...
Мазур разжал пальцы — и пакет с инструментами ушел на дно, добавившись к тому хламу, которого немало накопилось за время мореплавания. Свалка, должно быть, грандиознейшая...
Набрав полную грудь воздуха, он погрузился. Обратный путь преодолел вовсе уж в рекордном темпе, на сей раз его никакая поклажа не отягощала. И по канатику он взлетел на палубу, что твоя мартышка по пальме. Дернул узел, тот мгновенно развязался, и прикрепленная к свободному концу металлическая гирька проворно утянула канатик на дно. Улик не осталось ни малейших.
Скрючившись, он вновь пробежал под иллюминаторами надстройки — телохранитель дремал, обормот — бесшумной тенью просквозил по коридору, в своей каюте заранее брошенным на койку полотенцем обтерся вмиг. Еще один коридор. Дверь притворилась без малейшего скрипа...
Услышав шевеление в постели, он побыстрее плюхнулся в кресло, чиркнул зажигалкой и безмятежно выпустил дым. Расслабился каждой клеточкой, наконец-то избавившись от сумасшедшего напряжения тела и сознания.
— Ты где? — сонно спросила Кристина.
— Здесь, — преспокойно ответил Мазур.
— А что там делаешь?
— Курю.
— Деликатности какие, иди сюда...
Мазур забрался с сигаретой в постель, где к нему тотчас же прильнули самым нежным образом. Кристина тут же приподнялась, уже окончательно проснувшись:
— Что с тобой?
— Ничего, — сказал Мазур. — Совершенно.
— Как же ничего, когда ты холодный... — она прижалась щекой к его груди, явно пробы ради, подняла голову, протянула чуть одурманенным со сна голосом: — Точно, холодный...
Глазастая, с неудовольствием подумал Мазур. Побыстрее натянул на себя одеяло, чтобы принять температуру окружающей среды, обнял девушку за шею и преспокойно сказал:
— Ты знаешь, со мной к утру всегда так. Я ж мертвец, если честно. Меня тут при абордаже пристукнули двести пятьдесят лет назад, с тех пор на дне и валяюсь. А иногда выхожу на бережок, чтобы повеселиться, девчонку неосторожную утащить. На дно, мне ж там скучно одному, спасу нет... Готовься, сейчас я тебя в иллюминатор протолкну — и пойдем на дно...
Она зевнула, потянулась и без всякого страха прижалась к нему покрепче:
— Вот за что ты мне нравишься, так это за умение без малейшей подготовки рассказывать сказки... Как ни ломаю голову, никак не пойму, кто ты такой.
