большому счету, ерунда, Лукич. У меня куча возможностей и разнообразнейших связей, коими за последние годы оброс. Былые сослуживцы растут в званиях, жизнь их разбрасывает по самым разным креслам, кастовость сохраняется, как, например, у вас, лубянских... — Он взглянул собеседнику в глаза, остро, холодно: — А потому, если еще раз попробуешь пакостить, я и осерчать могу, сделаю пару ответных ходов, после которых, не исключаю, небо тебе с овчинку покажется... Так что лучше нам разбежаться по- хорошему.
— Не могу, родной, — со вздохом признался Лукич. — Мне дано поручение, и я его обязан выполнить. Ты человек военный, должен понимать и ситуацию, и мое положение, приказы не обсуждаются, они выполняются... Обязан я тебя принять на службу, и все тут, хоть лоб себе разбей...
— Твои проблемы, — сказал Мазур, медленно вставая.
— Господи ты боже мой! — с досадой сказал Лукич. — Ну что ты дуркуешь, Степаныч? Уж тебе-то, с твоим специфическим жизненным опытом, должно быть понятно: есть два способа добиваться своего. По- хорошему и по-плохому. Тебе обязательно нужно по-плохому?
— А у тебя получится? — с усмешечкой спросил Мазур, поднимаясь с кресла.
— Попытка — не пытка... Сядь. В жизни не поверю, что ты собрался развернуться и уйти, не выслушав, что у меня на тебя запасено. Должен ведь уже понимать, что мы под тебя копаем...
Мазур сел, взял нетронутую чашечку кофе и без улыбки сказал:
— Ну, разве что интереса ради...
Оживившись, Лукич тронул клавишу:
— Света, Надежду Петровну попроси зайти...
Не успел Мазур сделать пару глотков, как дверь отворилась. Вошла дама средних лет, напоминавшая по одежде и некоторой вальяжности то ли чиновницу средней руки из районной управы, то ли мелкую бизнесменшу.
— Здравствуйте, Кирилл Степанович, — поздоровалась она совершенно непринужденно, прошла к столу и села рядом с Мазуром.
Только теперь Мазур ее узнал. Консьержка из того дома, где обитал покойный Удав. Она самая.
— Надежда Петровна, — вкрадчиво сказал Лукич, — не припомните ли, где в последний раз видели вот этого господина?
— Ну как же, Василий Лукич, — сказала она с чистой, ясной улыбкой передовика производства и ударника коммунистического труда, — именно этот господин поднимался в квартиру Вовочки Каразина, и с ним был еще один — молодой человек самого уголовного обличья. А третий сторожил меня в вестибюле, чтобы я не сделала, надо полагать, чего-то, идущего вразрез с их планами. Вова Каразин пришел домой живехонек и здоровехонек, буквально через минуту эти двое поднялись к нему, потом ушли, все трое, я встревожилась, поднялась наверх, а бедный мальчик... — она весьма натурально всхлипнула, — а бедный мальчик сидел с дыркой во лбу, и вокруг были разбросаны, вот срамота, фотографии голой бабы... Я, конечно, как законопослушная гражданка, тут же вызвала милицию, дала подробные, развернутые показания, описала эту троицу, рассказала, как они караулили Каразина, как совали мне под нос книжечки МУРа... Стыдно вам должно быть, Кирилл Сепанович. За что ж вы мальчишечку убили? Мальчик, конечно, был не самый примерный, но все ж — живая душа, грех теперь на вашей совести... Глаза в мои на вас не смотрели...
Она встала и, укоризненно качая головой, покинула кабинет.
— Никакого блефа, — сказал Лукич. — Она ментам и в самом деле очень подробно все расписала. И не подкопаешься, она там уже неделю служит, в привратницах, самым законным образом, и репутация у нее безукоризненная, и биография незапятнанная. И фотографиями твоей женушки в самом откровенном виде комната была опять усыпана... И нашли менты в квартире покойного Вовочки пару женских безделушек с неустановленными отпечатками пальцев — но тебе-то я могу сказать по секрету, что пальчики на них — твоей жены...
— Падлы, — сказал Мазур. — Вы у меня и в квартире шарили?
— Ну разумеется, — с ангельской улыбкой кивнул Лукич. — Набрали кучу полезных безделушек — таких, что никто их долго не хватится, а вот отпечатки на них заведомо имеются. У тебя ж квартира — что проходной двор, ни сигнализации, ни собачки полутора метров в холке. А впрочем, и с сигнализацией бы справились, не ты один обучен всяким фокусам и премудростям... Соображаешь, куда сворачивает ситуация? Да нет, не соображаешь пока...
Он полез в стол, достал несколько фотографий и толкнул Мазуру через стол. Мазур всмотрелся. Почувствовал, как каменеет кожа на скулах.
На инсценировку это никак не походило — Патрикеич, несомненно получивший в висок каким-то тяжелым предметом, выглядел, как натуральный мертвец. Мазур бывал у него дома, узнал и кусочек ковра, и попавшую в кадр ножку стола.
— Вот такие дела... — скорбно вздохнул Лукич. — Сегодня, часиков в восемь утра угрохала какая-то сволочь твоего адвоката. И снова ситуация далека от простоты. У него в квартире — опять-таки вещички твоей супруги, тот же комплект фотографий обнаружился в ящике стола при самом поверхностном обыске, и на парочке даже почерком твоей супруги обозначена всякая романтическая блажь — мол, в память о незабвенных минутах... Толком не помню, не я занимался этим участком работ. Знаю лишь: там примерно то самое, что может нацарапать скучающая дамочка... Улавливаешь ситуацию, Степаныч? Твои рэкетирские забавы — сами по себе. О них — отдельный разговор и отдельная папочка.
— Ты выражения-то выбирай...
— А зачем? — пожал плечами Лукич. — Сам знаешь, расписок долговых ни в одном случае в природе не существовало. И все без исключения обработанные тобой клиенты уже дали подробнейшие показания. Живописали, как ты у них деньги вымогал — кровные, заработанные! — стращая пытками и кровавыми убивствами родных и близких... Ну, уяснил теперь свое положение? С одной стороны, ты на старости лет вульгарным рэкетом занялся с использованием служебного положения. С другой, начал мочить всех, с кем твоя беспутная женушка амуры крутила. Синдром стареющего собственника, или как там это называется у психиатров... Оба направления убедительно документированы. Брехня, конечно, — но брехня убедительная, в особенности если ее за правду посчитают люди весьма высокопоставленные... А они обязательно посчитают, такова у них в нашей системе функция... Ты, надеюсь, понимаешь, что я нисколько не блефую?
— Понимаю, — сказал Мазур без выражения.
— Убедительно, верно?
— Не спорю. Работать ты умеешь, Лукич, следует признать... — Мазур внезапно улыбнулся, не столь уж весело, но все же это была натуральная улыбка, а не вымученная гримаса. — Вот только с болью душевной вынужден указать на недостатки и просчеты твоего гениального проекта... Чего ты, собственно говоря, добьешься? Посадить меня не посадят. Связей, повторяю, достаточно, чтобы выскользнуть без особого ущерба, разве что с малость потрепанными нервами. Самое большее — выпихнут в отставку, и погряду я...
Он замолчал. Перегнувшись через стол, Лукич впился в него торжествующим взглядом:
— Чтой-то вы замолчавши, гражданин хороший? Врубился наконец? С чего ты решил, что я собираюсь тебя непременно сажать? Я как раз добиваюсь одного — чтобы начальство тебя, зажимая нос, выперло в отставку... а в отставке у тебя уже не будет никаких возможностей калымить. Ни малейших. Ты исключительно благодаря служебному положению развернулся. А в отставке будешь жить на мизерную пенсию и не более того. Не прав я? Да нет, прав на сто двадцать процентов — вон как у тебя физиономия непроизвольно перекосилась, ты ж не дурак, умеешь ходы вперед рассчитывать... И прекрасно понимаешь, чем это пахнет. Пенсия у тебя будет знатная, со всеми выслугами и прочими надбавками потянет на штуку баксов... ну, если очень повезет, то на две. Это ж не деньги для молодой красавицы жены, которую ты за год приучил к более-менее роскошной жизни. Вот, кстати, о супруге... — он извлек из ящика стола диск в прозрачном жестком конвертике, поводил им над столешницей и швырнул назад. — Еще неизвестно, как отреагирует женушка, посмотрев великолепную видеозапись в хорошем стиле русского порно — как человек, крайне похожий на адмирала Мазура, дрючит девицу, как две капли воды похожую на проститутку, — и так, и сяк, и всяко... Степаныч, я тебя умоляю, не нужно на меня бросаться! У меня таких
