пока не вмешивался, предоставляя вести дело профессионалу сыска и повелителю наручников. Вот когда закончится подготовительный этап и настанет пора собственно расспросов, тогда он вступит в мероприятие со всей активностью. А пока Карташ готовился подыгрывать Эдику, едва проклюнется в том необходимость.
Облажавшийся киллер уже продышался, уже окончательно очухался. Сел, прислонился спиной к шконке, огляделся — типа, куда это меня занесло, хотел сплюнуть, но удержался, вспомнил, где находится. И просто проглотил слюну.
— А как начет покурить, братан?
Карташ не уловил момент замаха. Короткое резкое движение — и Эдик всадил жилистый кулак пленнику в солнечное сплетение. Киллера скрючило, лицо перекосило от боли.
— Ножки подогнул, — объяснил Эдик. — Глазенками стрельнул, примериваясь, куда каблуки всадить. Мышцы на ручонках напряглись. Меня на такой туфте не купишь. А во-вторых, еще раз примажешься, гнида, к моим родственникам — передние зубы выбью, чтоб урок на киче «королевским минетом» ублажать со всем комфортом...
Пленника отпустило, он снова выпрямился, глянул на повязавших его людей, не скрывая злости. Что-то хотел вякнуть, но Эдик не дал — взял киллера двумя пальцами за кадык.
— Как говорят в киношках ихние копы — «и даже не думай»... с-сучара. И считай это последним добрым предупреждением. Потом яйца отобью. А закуришь, когда нам понравится твое поведение.
Совсем не ради того, чтобы усилить душевные мучения пленника, а исключительно ради себя самого Карташ тоже закурил.
— Чего выеживаетесь, макаки? — прохрипел пленный, когда пальцы Эдика отпустили его горло. — Чего надо?
Карташ подумал, что сейчас Эдик снова пустит в дело кулак, но ошибся — его сокамерник заулыбался так широко, словно ему сообщили, будто дело его развалилсь и завтра ему марш-марш на волю.
— А надо нам, гиббон ты краснозадый, чтоб ты кололся, как сухое полено. Кто тебя послал? Что говорили, что обещали?
Пленник пожал плечами, посмотрел на Карташа:
— Скажу уж, раз кругом засада. В карты проигрался, уж извини, начальник. Или долг отдавай, говорят, или мочи первого попавшегося. Долг отдавать нечем. Пришлось брать перо... Вот, попался ты, такая, бля, фортуна. Ты в полном праве на претензию.
Он излагал вполне убедительно, но Карташ не верил ни на йоту — и не только потому, что за такой короткий срок два проигрыша в карты, оканчивающиеся мочиловом, и оба так или иначе связанные с Карташем — это уже слишком большое совпадение (не «Кресты» получаются, а игорный дом какой-то), но и потому, что в глазах оплошавшего киллера пряталась едва заметная усмешка.
— Не, ну просто песня о старом и главном, — Эдик говорил все с той же широкой улыбочкой. — Как я это люблю, не передать! Словно вновь на любимой работе... Морда, ты ж не первоходка, ну понимать же должен, что я тебя все равно расколю. Там, на воле, колол, так что потом не угонишься записывать за вами, бланков не хватало, и здесь расколю...
Эдик резко стер с лица улыбку, ухватив цепкими пальцами, вздернул пленному подбородок.
— Ты понимаешь, морда? Все колятся, — голос Эдика зазвенел от не наигранной злости. — Не дошло еще? Повторяю:
У него получалось. Ненависть, клокотавшая в нем, ощущалась кожей с нескольких метров, как жар от раскаленной печки, и даже Карташ почувствовал себя в этот момент неуютно. Черт его знает, блефовал Эдик или нет. «А пожалуй что и нет, — подумал Алексей. — Очень похоже, он по-настоящему завелся. Видимо, у него пунктик на этом. Когда быкуют у него на глазах, что-то замыкает в башке. Подстрелил же он того гопника, который к нему на улице подошел... И хорошо еще, что его посадили раньше меня, а то попал бы к нему в разработку, чего доброго...»
Хотя пленного заметно проняло, он все же нашел силы ухмыльнуться:
— Задвинул бы ты свои мусорские замашки, а? Ты тут такой же, как все. А за то, что меня трюмишь, я те карцер-то обеспечу.
— Ну, нехай будет карцер, если тебе так хочется, не впервой... — Эдик ласково улыбнулся. — Эт- точно, это ты прав: мы здесь все одинаковые... Поэтому и я тоже молчать не буду. Я вот что сделаю: я потом по хатам маляву пущу, будто ты, сявка приблатненая, размахивал заточкой передо мной, ментом, вон его, «вована», — кивок на Алексея, — чуть не поцарапал, а когда мы тебя играючи скрутили и по почкам от души настучали в воспитательных целях, ты наябедничал операм... Но и это еще не все. Потом я и с этими оперками, коллегами моими, перетру насчет твоего беспредела. И как думаешь, что они сделают?
Пленный смотрел исподлобья и молчал.
— Правильно думаешь. Они ребятки вообще-то мирные — их не трогают, и они никого не трогают... и оч-ченно не любят они всяческие ЧП и кипеж среди подопечных... Напрягаться они не любят, видишь ли. А насчет твоего демарша — знаешь, что такое «демарш»? — придется им отрывать попу от стула и что-то предпринимать. Организовывать, типа, профилактику подобных инцидентов, участить шмоны, закрутить несколько гаечек — дабы не повторилось безобразие, отвечать на жалобы, сочинять докладные о проделанной работе и писать объясниловки — как получилось, что не предупредили, не пресекли членовредительство, не поймали за руку... И как после этого к тебе будут относиться твои дружки — коли из-за тебя, мудака, их лишат водочки по субботам и неположенных предметов по хатам?..
— И даже это не все, — позволил себе встрять Карташ. — Пока прапор нас отседова не попросил, я из тебя бифштекс начну готовить. С кровью. И братва меня поддержит: не я ведь первый-то начал, это ты на меня с булавкой полез. Ну, посижу я тоже потом в карцере, ну и что... Вот теперь действительно все.
— Да че вам от меня надо?
Ага, вроде проняло.
— Я вам подробно размазал, как все было!
— Ты мне звездишь, как Троцкий на трибуне, — сказал с нехорошим прищуром Эдик. — А я не люблю. Ты дуру судье будешь гнать, а мне будешь отвечать правду.
— Да пошел ты! — взорвался пленник. — Тебя потом самого порвут, мусоряга!
— Не понял, — констатировал Эдик и открытыми ладонями врезал ему по ушам.
Пленник, мяукнув, схватился за голову. Эдик добавил кулаком по губе.
— И это начало начал. Повторяю вопросы. Кто тебя послал? Чего посулили? Или начинаю превращать тебя в отбивную.
— А что ответку держать придется, не боишься? — пленник вытер кровоточащие губы тыльной стороной ладони. — Перед людьми, а не перед этими баранами, — он кивнул в сторону двери. — Из тебя же потом...
Бить Эдик умел. И еще раз доказал это, всадив кулак в печень пленника. Тот застонал, выгнулся дугой, перевернулся на бок.
— Все, начинаем ломать этого козла по-серьезному, — сказал Эдик. — Битьем из него не выколотишь. Видать, приходилось терпеть и похуже. Прижми-ка ему ласты...
Пленник сломался, когда Эдик стал отдавливать ему ногой детородные причиндалы, грозя превратить хозяйство в омлет. К этому моменту несостоявшийся киллер уже уразумел, что опер настроен крайне серьезно и станет ломать до конца, не притормозит ни перед чем.
— Он думал — это мы не всерьез. Ребра намнем и отдадим цирикам, — никак не мог успокоиться Эдик. — А тут оно вон как пошло, да!
— Стой! Хоре! — выпалил пленник, когда у него выдернули кляп. — Говорим...
Он сел, несколько раз глубоко вздохнул.
— Дай закурить.
Эдик молча протянул ему красный «Винстон», поднес огня.
— Погремуха у тебя какая? — спросил Карташ.
— Башан, — ответил пленник.
