понравиться, будет тебе и за так, – она наклонилась к Жорке, игриво толкнула плечом. – Я в такому гарному господину ни за что не отказала.
– Ну что, пошли? – повернувшись к Спартаку, прошептал Жорка.
– Это то, что ты искал весь вечер? Бордель?
– Слушай, у нас ведь такого нет! Где еще сходим?
– Да пошли, я чего, – пожал плечами Спартак. – Борделем летчика не напугаешь. К тому же заведение-то не подпольное, в конце концов...
В гардеробе было тихо и пусто, если не считать дремлющего за загородкой швейцара. Но едва они шагнули в коридор, как путь им преградил высоченный субъект.
– Здоровеньки булы, хлопчики, – он вроде бы улыбался и слова выговаривал ласково, но глазами сверлил, что твой бур, и в глазах тех было что угодно, но только не доброта и приветливость. – Вы покушать зашли или...
Эдакая значительная недоговоренность.
– Вообще-то, покушать, – сказал Спартак.
– А там уж поглядим, – добавил Жорка.
– Милостиво просимо, – после некоторой паузы сказал верзила, отступая в сторону.
Внутри было не так уж просторно, как предполагал Спартак, но и не тесно. Они вошли в зал, к ним тут же подскочил метрдотель при бабочке, проводил к свободному столику. Незамедлительно из-под земли вырос официант в белом переднике, поклонился, положил на стол перед каждым по прейскуранту в кожаном переплете и тут же отошел, дабы не мешать раздумьям. Над душой, как поступали его коллеги в большинстве советских ресторанов, не стоял.
– Мелкобуржуазные штучки, – сказал Жорка, водя пальцем по строчкам. – Улыбочки эти не от сердца, заискиванья эти. Не отучились еще лебезить перед мировой буржуазией. И эти свечечки! И эти мещанские бусы при входе!
– И на бордель ничуть не похоже, – сказал Спартак. – Во всяком случае, как его описывают писатели вроде того же Куприна. Как-то не вижу я оголтелого разврата.
– Более того, я тебе скажу совсем несоветскую вещь. – Жорка навалился на стол и перешел на страшный шепот: – Мне здесь нравится. Одно плохо – мы оставим здесь все наши командировочные и, боюсь, толком не наедимся.
– В части наедимся от пуза. Первыми будем за добавками...
В воздухе был разлит полумрак, зал освещали лишь свечи на каждом столике и несколько электрических ламп под абажурами над небольшой сценой. На сцене стоял рояль, и пианист наигрывал что-то ненавязчивое, легкое, джазовое. Публика в ресторане была самая разная, большинство составляли пары, чуть меньшим числом – мужчины по двое и компаниями. Женских компаний было всего две, но обе многочисленные и... весьма молчаливые для дамских сборищ, да и столы у них почти пустые. Ясно. Девчата ждут, когда их пригласят к себе за стол посетители мужского пола. А с командировочными, даже если добавить все остальные деньги, думается, не очень-то наприглашаешься...
– Как бы невзначай посмотри налево, – опять наклонился к столу Игошев, – только не верти головой, как аэродромный прожектор. Какие колоритные дядечки, да?
Спартак, притворяясь, будто рассеянно озирает зал, повернулся в ту сторону. Да, дядечки и впрямь были колоритные. В вышитых сорочках под европейского покроя пиджаками, при холеных усах и бородах, главное – лбы у всех прямо-таки испещрены морщинами, а на всех без исключения лицах выражение причастности к великим тайнам бытия. Спартак вдруг припомнил портрет Тараса Шевченко в школьном кабинете литературы. Полное впечатление, что дядечки сошли как раз с таких портретов.
Эх, знали бы лейтенанты, кого им довелось лицезреть, по-другому бы реагировали! Прониклись бы, так сказать, исторической значимостью момента. А довелось им видеть самого Кост-Левицкого <Политик, некогда входивший в состав правительства независимой Украинской республики, деятель культуры, имевший такое же влияние на умы западно-украинской интеллигенции, как сейчас Солженицын на умы нынешней российской интеллигенции.>, нынешнего властителя умов западноукраинской интеллигенции. А «дядечки», что окружали его в данный момент, были не кто иные, как только что избранные тайным голосованием в здании Оперного театра представители львовской интеллигенции, которые должны отправиться в Москву – обсуждать, как им обещали, с самим товарищем Сталиным вопрос о предоставлении Галиции особого статуса. Завершение выборов и отмечали. И в то время как Спартак делал заказ официанту, за столом Кост-Левицкого пламенно говорил сорокалетний историк, автор незаконченного многотомного труда «История государства украинского». Он носил вышитую национальную сорочку с приколотым к ней значком с изображением Сталина. Что означало лояльность к власти и незабвение корней.
– ...И Львов будет считаться столицей. Пусть столицей Галиции. Дело в статусе. Не может великий город Львов зваться просто городом, не заслужил он этого! Только имея статус столицы автономии, он сможет высоко нести знамя культуры, объединять умы, таланты, питать их, вдохновлять!
Властитель умов Кост-Левицкий с благосклонностью патриарха, чуть кивая, взирал с председательского кресла и с вершины своего возраста, отсчитывающего девятый десяток, на старания молодых. А молодые старались понравиться, быть замеченными, приближенными.
Жизнь – штука затейливая. Порой причудливо переплетаются линии судеб. Наверное, кто-то там наверху от души веселится, взбивая судьбы, как кости в стакане, и выбрасывая их на стол. Скажем, отменной шуткой судьбы можно признать тот факт, что в непосредственной близости друг от друга оказались Кост-Левицкий и люто ненавидевшие его оуновцы. Только жидов и коммунистов они ненавидели больше, чем вот таких вот сытых и лощеных предателей украинской нации. Собственно, от расправы Кост- Левицкого всегда спасал только его почтенный возраст. Но узнай Кемень и Микола, что в соседнем зале находится не кто иной, как... В общем, кто его знает, может, оуновцы и усмотрели бы в этом некий знак судьбы...
А сейчас Кемень и Микола внимательно слушали молодого московского вора по прозвищу Марсель.
– ...Вот наши воровские законы начисто не совпадают с ментовскими законами. Но уживаемся ведь как-то. А особенно не любим, что мы, что менты, как раз тех, кто отступает от законов. Договорились же с вашими ворами, верно, Колун? Тоже было нелегко...
– Я понимаю, зачем вам нужна договоренность. Я не очень понимаю, зачем она нужна нам? – раздумчиво спросил Кемень.
– Наши возможности, – сказал Марсель. – Про зоны уже было сказано. Помимо того, у нас кругом тысячи глаз. На каждой улице глаза, на каждом вокзале, в каждом поезде – везде. Надо отыскать человека – пожалуйста. Надо вовремя разглядеть легавого – пожалуйста. Или, допустим, ваш схрон с оружием эти глаза углядят. Понятно, сами не тронут, а пойдет по цепочке, что с этим делать? А делать можно разное: себе прибрать, сдать властям от греха, а можно оставить все как есть. Все зависит от того, как люди заранее договорились. Или же они не договаривались ни о чем. Кроме того, каналы через границу. Мы можем мешать друг другу и тем самым помогать погранцам, а можем наоборот – помогать друг другу и жить спокойно...
Микола наклонился к Кеменю, прошептал в ухо:
– Толковый парень этот Марсель. Вот с ним можно иметь дело, если он достаточно влиятелен у своих. А второй мне не нравится...
На сцену вышла немолодая женщина, одетая в черное с блестками платье до пола. При ее появлении моментально умолкли звякавшие вилки и ножи, наступила тишина. Пианист сыграл музыкальное вступление, и женщина запела.
Как назывался этот музыкальный жанр, Спартак не знал, невеликий был в этом специалист. Может
