вокруг теремка – чрезвычайно просторное болото, раскинувшееся на восемь климатических поясов и полное полезных ископаемых. Ископаемые добывались из болота вручную и свозились в теремок, а взамен оттуда поступали руководящие указания. Правда, отмечался некоторый диссонанс между посылаемым ископаемым и получаемым исходящим: никогда нельзя было угадать, что ответят из теремкз в следующий раз.
К примеру, посылают туда уродившуюся на болоте курицу, а оттуда раздается:
– Крепите!
Шлют им золотой самородок, а они:
– Соединяйтесь!
Поэтому не только местоположение теремка, но и мотивы действий его обитаталей были принципиально непонятны совершенно дезориентированным лесным жителям.
Особенность теремка заключалась в том, что обитало там одно-единственное существо, и в этом- то и заключалась высшая демократическая мудрость болото-устройства. Во всех прочих теремках, руководивших разными странами на так называемом гнилом Западе, обитателей было либо очень много, на выбор, либо по два. Так, в заокеанском теремке жили слон и осел. В последнее время они сделались совершенно неотличимы – оба были серые, оба большеухие, оба трубили, – но символическое разделение тем не менее сохранялось: слон и осел правили по очереди. Например, поруководит лет восемь слон, граждане задумаются, почешут в заокеанских своих затылках и скажут:
– Чегой-то, братцы, давно осляти не было?
– Валяй, осел! Правь, ишачина!
В островном теремке тоже обитали двое и тоже правили по очереди: одни назывались консерваторами (видать, консерву делают, укупорку, закатку, – догадывались жители-Родины). Вторых звали так замысловато, что никто на Родине выговорить не мог: эти, видимо', предпочитали живой продукт. Между ними иногда бывали кровавые стычки, но потом надолго воцарилась какая-то железная баба (самая главная консерватории), и политическая жизнь в островном теремке надолго затихла.
Иногда, конечно, на болоте вспыхивали голубоватые болотные огни всякого рода прений и дискуссий: хорошо ли, что у нас в теремке обитает всего одна сущность? Но, покалякав промеж себя, жители Родины приходили к естественному выводу, что какое-никакое разделение в их жизни все же существует, а именно – на теремок и болото; и таковая двухпартийное™ вполне способна заменить любую оппозицию. Тем более что с каждого дуба, еще не прогнившего на том болоте, свисал гордый лозунг «Теремок и болото – едины!»
О сущности, обитавшей в теремке, никто ничего достоверно не знал. Поговаривали только, что живет там красный, но кто красный – было таинственно. На деле же владел теремком о ту пору красный петух, бывший некогда очень огнеопасным, но теперь присмиревший и вошедший во вкус мирной жизни. В нынешнем виде теремка, однако, ему становилось тесно. Хотелось вытащить из погреба всякого рода подпольные богатства, накопленные за годы власти (куры, самородки, колбаса – все шло в погреб, поскольку внешне теремок должен был сохранять аскетический вид, хотя его все равно никто не видел). Чтобы легализовать накопленное, разложить его вокруг себя, ходить и любоваться, петух задумал перестройку теремка: в его надземную часть подземные богатства не влезали.
Он не учел, однако, того, что в ходе перестройки надземная эта часть станет видна и – более того – широко обсуждаема. На болоте возникла даже видимость общественной жизни, шакалам разрешили тявкать, болотные огни кухонных дискуссий заполыхали во всю мочь, и скоро в воздухе зародился естественный вопрос:
– А пошто у нас до сих пор в теремке нет альтернативы?
Петух, защищая монополию, первым почуял необходимость перемен. Он выкликнул давнюю обитательницу теремка – мышку-наружку, называвшуюся так потому, что она осуществляла наружное наблюдение; народ этого не знал и в простоте своей звал ее норушкой, от слова «норка».
– Слышь, мышка-наружка, – заговорщицки прошептал петух. – Создай мне партию, да быстро! Чтоб видимость была!
– Что за партию, касатик? – спросила проворная наружка.
– Ну не знаю, какую хочешь! Чтоб орала погромче! И, само собой, чтоб на теремок не посягала!
– Сделаем, – кивнула мышка, которой от щедрот петуха регулярно перепадало, и на свет появилась партия Жириновского, состоявшая из одной говорливой мышки и нескольких десятков молчаливых, которые даже если б и хотели – все равно не могли говорить, потому что все время жевали. Говорливая мышь пищала на всех углах, создавая видимость партийной жизни, и яростно обличала всех вокруг, кроме петуха. Послушать ее -выходило, что она и есть истинный хозяин теремка.
При виде буйной мыши подпольного происхождения в болоте зашевелились демократические силы. Большая пучеглазая лягушка ультрадемократических убеждений, сопровождаемая десятком таких же отважных квакуш, постучалась в дверь теремка, по швам трещавшего от перестройки:
– Тук-тук, кто в тереме живет?
– Я, петушок – золотой гребешок!
– И я, мышка-наружка!
– А я лягушка-квакушка, – сказала лягушка. – Лидер партии «Демократический союз». Хочу у вас жить.
– Да нам самим не хватает! – в один голос фальшиво воскликнули петух и мышь.
– Мне вашего награбленного добра не надобно, – гордо отказалась квакушка. – Я квакать хочу!
– Ну черт с тобой, полезай, – махнул крылом петух. – В другое время я бы тебя, конечно… но раз таперича демократия…
Следующим прилетел комар-пискун с партией «Выбор болота» – на болоте комаров водилось немерено – и принялся за структурные реформы экономики; в результате этих структурных реформ бойкая команда жучков-древоточцев довела теремок до такого состояния, что перестраивать его было уже безнадежно, а новый строить не из чего, – так и стали жить в развороченном. Партия «Выбор болота» была большая – у комаров же, как известно, очень много всяких членов и сочленений; у мышки-наружки, например, член был всего один, хоть и очень заметный, у лягушки вообще никакого, зато комары имели полное право гордиться массовостью.
Пищали же они так, что на гнилом Западе слушали да радовались. «Ишь, гласность в России прорезалась!» – умилялись меж собою слон и осел. Впрочем, когда запасы в подполе были уже основательно подъедены, партия «Выбор болота»фактически самораспустилась, а из остатков ее собрали таинственный «Союз правых», хотя где право, где лево – никто уже толком не знал.
Дальше повалили валом: петух пытался было протестовать, намекая, что он – ум, честь и совесть теремка, но когда он стал очень уж громко подавать голос, его вообще предложили запретить, чтоб не кукарекал, и он заткнулся, для порядку из петуха переименовавшись в куриц}'. Это, впрочем, вполне соответствовало духу времени: ПЕТУХ ведь в революционные времена расшифровывалось как Партия, Ети Твою, Ужасно Храбрых, а КУРИЦА – в демократические времена – была Комитетом Униженных Режимом Истинно Центристских Аппаратчиков.
От партий в теремке скоро стало нечем дышать: любая болотная тварь, собравшись по двое, организовывалась в партию, перекатывала по фразе из программ всех соседних партий, шла регистрироваться и ломилась в теремок. В результате все программы состояли из одних и тех же фраз, но в разных комбинациях: в одних, либеральных, – «Свобода, Держава, Отечество и всем поровну еды», в других, консервативного толка, – «Отечество, Держава, Еда и всем поровну свободы», а в третьих, национально-окраинных, – «Свобода, Держава, Еда и всем поровну Отечества».
– Кто там! – не успевал кудахтать петух, переименованный в курицу. – Кто там! Кто там!
– Это мы, партия согласия!
– Согласия уже есть! Опоздали!
– Ну хорошо, единства!
– Черт с вами, входите, только учтите – есть уже нечего!
– Ничего, ничего, мы будем питаться неприкосно венностью…
