ощущалось как во сне – переступил раз-другой по табурету и повел плечами, чтобы металлические петли с кожаной подкладкой не врезались под мышками.
Когда звука и света резко прибавилось, он почувствовал головокружение, потом внезапный прилив тревоги, страх и волнение. В ноздри ударил запах гари, в уши – громкий рев двигателей; в опасной близости он увидел примитивный колесный транспорт (от этого стало еще тревожнее, голова закружилась сильнее, ему' показалось, что контакт нарушается), тогда он поднял глаза – а может, это сделал человек, в чью голову он проник, – и увидел синее-синее небо, похожее на отшлифованную синюю сферу из необъятного, безупречно гладкого драгоценного камня.
От головокружения Квисс споткнулся (только тут ему стало ясно, что он – или его «носитель» – идет пешком); подхваченный волной ужаса, он отпрянул и, тяжело дыша, с неистово бьющимся сердцем, вернулся в темное, испещренное огоньками пространство.
Взяв себя в руки, он пару раз щелкнул пальцами – там, в тесной комнате Замка Дверей.
У него мелькнула смутная мысль, не прервать ли эксперимент – уж больно пугающим было ощущение, чуждым опыту всей его жизни; все же он решил сделать новую попытку. Его мучило жгучее любопытство; ведь могло так случиться, что он никогда больше не попадет в эту комнату, да и не к лицу ему было малодушничать.
Его мягко повлекло к другому переливчатому шару, чтобы проникнуть внутрь, как и в первый раз. Снова закружилась голова, но страха не было.
Он смотрел на пару рук, одна из которых держала пучок стебельков; точными, размеренными движениями стебельки по очереди извлекались из большого пучка и аккуратно высаживались в подготовленные лунки. У него болела спина. Руки были коричневыми, цвета земли. Это были его собственные руки, руки человека, в голове которого он находился; тот был одет во что-то просторное и совсем легкое. Запястья казались невероятно хрупкими. Он – вернее, тот, другой – распрямил ноющую спину и потянулся. Вокруг было множество женщин, занятых тем же, чем и он: согнувшись в три погибели, они высаживали ростки. Нещадно пекло солнце. Вдали виднелись хижины – кажется, крытые соломой. За ними застыли зеленые холмы, прорезанные уступами, как на контурной карте. У деревьев были голые стволы и собранные пучком на макушке кроны. На фоне синего неба тонкой полоской протянулся инверсионный след. Поодаль плыла пара белоснежных облаков. Забурчало в животе, и он подумал… нет, такого просто не могло быть: он подумал, что во чреве у него шевельнулся плод.
Женщина, в чье тело он проник, опять склонилась к земле. Да, так оно и есть! Его грудь стала тяжелой – женская грудь! А плод, по-видимому, был еще совсем маленьким, потому что его (ее?) живот пока оставался плоским и при этом неприятно пустым (женщина, как он понял, не могла дождаться, когда получит маленькую миску остывшей каши, которой невозможно насытиться; она все равно будет мучиться от голода. Ей всегда хотелось есть. Она всю жизнь будет жить впроголодь, как и все остальные – и, возможно, этот неродившийся ребенок тоже). Женщина! – подумал Квисс. Крестьянка, голодная крестьянка; невероятно. Какое это было поразительное чувство – находиться в ее теле, но и не в нем, здесь, но и не здесь, прислушиваться изнутри. Ему хотелось понять, как она ощущает собственное тело, а женщина снова принялась за работу, методично опуская в бурую 'землю тонкие стебельки. Она что-то жевала, перекатывала во рту, но не глотала; какое-то отупляющее снадобье, которое приглушало мысли и облегчало движения.
Поразительно, просто поразительно, думал Квисс. Хотя он проник в женское тело, изнутри оно, как ни странно, мало чем отличалось от его собственного; куда меньше, чем можно было предположить. Может, слияние оказалось неполным? Нет, что-то ему подсказывало: это был полный контакт. Просто самоосознание женщины было неполным. Она не чувствовала себя настоящей женщиной. Но почему?..
Ее рука скользнула между ног – чтобы поправить сбившееся складками одеяние. Женщина помедлила, немного озадаченная, а потом снова согнулась над бороздой. Не то боль, не то зуд, подумала она. Квисс был поражен: женщина улавливала его мысли – и исполняла.
Он представил, что у нее чешется под правой коленкой. Именно в этом месте она и почесала, сильно и торопливо, почти не нарушив ритма посадки. Потрясающе!
Потом кто-то подергал женщину за ногу, но она этого не заметила. Квисс не понял, как такое может быть, сам он чувствовал рывки вполне отчетливо… Тут он опомнился. Сначала у него поплыло перед глазами, пока он мысленно перенастраивался, а потом он уже совершенно явственно ощутил железные петли под мышками и под ногами табурет. Он высвободился из поручней и вынул голову из отверстия.
– Нельзя! Нельзя! – пищал низкорослый служка, прыгая вокруг него и дергая за край накидки. – Это нельзя! Запрещено!
– Не сметь мне указывать… козявка! – Квисс пнул это существо башмаком в грудь с такой силой, что оно покатилось по сланцевому полу. Однако тут же вскочило на ноги, поправило сбившийся край капюшона и опасливо посмотрело на открытую дверь, а потом сложило ручки в желтых перчатках и умоляюще сцепило пальцы.
– Ну, пожалуйста, выйди, – проскрипело оно. – Тебе сюда нельзя. Прошу простить, но это строго запрещено.
– Это еще почему? – спросил Квисс, взявшись одной рукой за поручень и грозно нависая над служкой.
– Запрещено – и все тут! – в отчаянии взвизгнуло существо, подпрыгивая и размахивая ручонками.
Квиссу бросилось в глаза разительное несоответствие между суетливостью коротышки и неизбывной печалью застывшей маски. Такое смятение наглядно свидетельствовало, по чьему недосмотру комната осталась незапертой. Служка явно переживал не за Квисса – он дрожал за собственную шкуру.
– Вот оно что, – лениво отозвался Квисс, все так же держась за поручень и задирая голову, чтобы заглянуть в отверстие стеклянного потолка. – А мне там очень понравилось. С какой стати я должен тебе подчиняться?
– Так надо! – Служка подбежал к нему, но дергать за накидку поостерегся и застыл в метре от табурета, переступая с ноги на ногу и ломая ручки. – Поверь, так надо! Тебе не положено сюда заглядывать. Это запрещается. Есть правила…
– Я выйду при одном условии: если ты мне объяснишь, что это такое, – сказал Квисс, свирепо глядя на тщедушную фигурку, которая сокрушенно замотала головой.
– Не могу.
– Ну и не надо. – Квисс пожал плечами и притворился, что собирается опять подтянуться на поручнях.
– Нет, только не это, нет, нет, нет-нет-нет, – взвыло маленькое существо и бросилось к ногам Квисса.
Оно обхватило его лодыжки, как в борцовском поединке. Квисс опустил взгляд. Существо стискивало обтянутые чулками ноги, будто в неудержимом порыве чувств. Коротышку била дрожь, и Квисс не мог сдержать злорадства.
– Отпусти, – с расстановкой произнес он. – Я не сдвинусь с места, пока не услышу ответ.
Он снова поднял голову к темной тени за стеклом вокруг отверстия. Стоило ему тряхнуть правой ногой, как дрожащее существо покатилось по полу. Потом, сидя на сланцевых плитах, оно обхватило голову ручками и уперлось взглядом в дверь, которая по его небрежению осталась незапертой. Проворно вскочив, оно на бегу извлекло из кармашка ключ и, с усилием припирая плечом тяжелую створку, провернуло его в замочной скважине.
– Уговор? Квисс кивнул:
– А как же! Я человек слова.
– Ну хорошо. – Коротышка подбежал к Квиссу, присевшему на табурет. – Мне неизвестно, как это называется, может, это вообще никак не называется. Говорят, это рыба, она там просто… как бы это сказать… ну, размышляет.
– Хм, размышляет, говоришь? – Квисс в-задумчивости почесал шею. К вороту накидки пристал клочок меха из потолочного отверстия, он его вытащил и покрутил в пальцах. – О чем же, интересно знать, она размышляет?
– Как сказать… – служка был сбит с толку и обмирал от волнения, переступая ногами в желтых
