его как настоящий товарищ — тепло и сердечно, и держал он Вонга за спину левой рукой с протезом в тонкой кожаной перчатке. А правой взял со стола большую двузубую вилку, торчащую из жирного загривка осетра, и с размаха воткнул ее Вонгу в оголовок, поверх шеи. И для верности приподнял на вилке тщедушного вьета…
65. МОСКВА. ДЖАНГИРОВ. ГЕНЕРАЛЬСКАЯ.БОЛЕЗНЬ
Когда секретарь доложил о приходе Джангирова, Павел Николасвич Келарев пребывал в мире прекрасного. Он грустил о безвременно сгоревшем Бастаняне, с восхищением рассматривая полотно Пиетро Вануччи «Святой Себастьян». Эту картину мазурики сперли в Петербурге из музея полгода назад, и сейчас ее неожиданно отловили во время перепродажи. От восхищения Павел Николасвич нежно поглаживал ладонями лак на красочном слое, причудливые изгибы каннелюров и раздумывал о том, что нужно сегодня же, не откладывая, вызвать Савоськина, бомжующего художника-реставратора. Чел-каш по призванию, пьяница и босяк, Савоськин был гениальным копиистом и фальсификатором картин. Он делал копии со старых полотен, которые спокойно могли пройти экспертизу «Сотби».
В свое время Павел Николасвич, человек предусмотрительный, обошелся с попавшимся Савоськиным весьма милосердно и теперь время от времени пользовался его услугами. Надо будет, чтобы за неделю Савоськин сделал копию «Себастьяна», застарил ее, и Келарев с удовольствием возвратит ее в музей. А оригинал, эта прекрасная старая крашеная тряпочка, пускай полежит в запаснике у Келарева.
Ведь как ни долог служивый век, а всему конец приходит. Нужно думать о той грустной поре, когда ты снимешь генеральский мундир и любой твой рассказ будет начинаться с фразы: «Когда я был заместителем министра внутренних дел…»
И на формальный вопрос Джангирова о том, как идут дела, ответил искренне благодушно:
— Ну какие могут быть у нас дела в министерстве поддержки добродетели и предотвращения греха? Уголовные! — показал на свой полированный пустой стол и развел руками:
— Как указал нам классик — «генерал-полковнику никто не пишет».
— Но, наверное, исправно стучат, — заметил Джангиров.
— Это бывает, конечно. Не без этого, — согласился Келарев. — С чем пожаловал, дорогой друг?
— Посоветоваться надо, — сказал Джангир и показал на картину, где корчился в смертной муке распятый Себастьян:
— Это кто? Христос?
Келарев снисходительно засмеялся:
— Нет, это не Христос. Это святой Себастьян, начальник охраны императора Нерона. Шеф его преторианцев. Знаешь, этакий античный Коржаков. Из сочувствия к христианам сплавлял им важную информацию совсем как наш. Но был разоблачен и распят.
— Ну, нашего-то если и разоблачат, то не распнут, — вздохнул Джангиров.
— О, я на это очень надеюсь! — сказал Келарев. — Наш — человек очень хороший. Важный и нужный!
Джангиров глянул подозрительно:
— А что? Он тоже в деле?
Келарев вздохнул:
— Петя! Надо нам с тобой обсуждать такие вопросы? Знаешь, за это и головы можно не сносить. Ну, просто хороший мужик! Человек на своем месте.
— Паша, мне надоели игры в прятки! Я хочу точно знать: кто стоит за нашей спиной? А точнее говоря — на наших плечах. Спрашиваю я это не из любопытства, а чтобы знать резерв своей безопасности.
— Петя, друг, не возбухай! Я ведь особого секрета из этого не делаю. То, что не нужно, я не говорю. А чтобы ты не дергался, я могу тебе сказать, что за нами приглядывает, помогает и участвует первый вице-премьер товарищ Александр Семенович Половцев. Это тебя устроит? Мои слова для тебя могут быть просьбами и советами, а вот то, что говорит Половцев, я прошу тебя выполнять неукоснительно. Ты это уяснил?
— Уяснил, — смирно сказал Джангиров, который и раньше был почти уверен в том, что на вершине пирамиды восседает Половцев. И это его устраивало и успокаивало. Но не хотелось оставить последнее слово за Келаревым. — Я думаю, Паша, что ты такой давно успешный, потому что ты глубоко равнодушный ко всему и ко всем человек…
— Ну-ну-ну! — замотал головой Келарев. — Это не правда. Я не равнодушный. Это самообладание и умение контролировать свои дела и разговоры.
— Не знаю, может быть, — пожал плечами Джангир. — Но самообладание и равнодушие у тебя, разделяет столь тонкая граница, что мне ее различить невозможно. Человек должен испытывать страсть в том деле, которым он занят. Иначе ничего не выйдет. Для меня это истина в последней инстанции.
Келарев посмотрел на него с добродушной усмешкой, неторопливо сказал:
— Знаешь, это звучит страшно: «истина в последней инстанции». Такое впечатление, что она приговорена окончательно и ей остается ждать только помилования.
— Приятно, что ты такой шутник. Есть возможность и время веселиться.
— Петро, я не веселюсь. Я просто стараюсь на все смотреть с юмором. Это помогает от нашего профессионального заболевания — генеральской болезни.
Знаешь, когда человек надевает тяжелые золотые погоны, они сдавливают кровоток в мозг. И нормальный человек на глазах глупеет и злеет. Надо в себе контролировать эти симптомы…
— Я был бы рад позволить себе такое философски-спокойное отношение к окружающему нас бардаку. Наверное, я устал от всего того грязного ужаса, который происходит вокруг нас.
— Друг мой Джангир, не сгущай краски, не передергивай и не запугивай меня.
По-моему, ничего такого страшного не происходит. Как видишь, назревает новый политический поворот. Через полгода скорее всего будет другой президент.
Произойдет очередная смена власти, а народ наш очень ярко и отчаянно безмолвствует. Всех устраивает происходящее, так что ты напрасно так гонишь пену. Твоя экстремистская реакция от ненависти к демократии…
Джангир рассердился:
— Паша, ты что, издеваешься надо мной? Я был бы самым страстным защитником демократии в России, если бы те, кто украл это имя, не были бы грязными ворами и самозванцами, убийцами нашего будущего. Они лишили меня цели в жизни. Нет больше противостояния между добром и злом, которому я служил всю жизнь, а идет вялое соревнование между говном и грязью.
— Ай-яй-яй-яй! — развел пухлые руки Келарев. — Как страшно звучит! Читай школьную литературную программу. Великий русский демократ Николай Гаврилович Чернышевский указывал нам полтораста лет назад: «В России сверху донизу все рабы». Он знал свой народ. А сейчас все рабы и воры.
