Ничего страшного. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. О системном государственном кризисе кричат только корыстные дураки и заинтересованные невежды.
— Ты так думаешь всерьез? — спросил Джангир.
— Конечно! Конечно. Ровно два века назад, при Павле Первом, внешнеторговый долг России составлял сто двадцать четыре миллиона рублей! Это всего в тысячу раз меньше, чем сейчас. Но рубль был другой. То есть сейчас положение России намного лучше, чем при императоре Павле, когда считалось, что все дела прекрасны. И сейчас все дела прекрасны. Для нас с тобой, во всяком случае…
— Я тебя понял, — сказал горько Джангир. — Пускай нам общим памятником будет построенный в слезах капитализм? Так, что ли?
— Наверное, наверное, — махнул рукой Келарев. — Так о чем хотел посоветоваться?
— Нужна, Паша, твоя помощь. Мы развели все концы с Нариком и его компанией. Но в результате внутренних разборок погиб один из самых крупных криминальных вьетнамцев — Вонг.
Келарев кивнул:
— Знаю этого желтого истязателя. Туда ему и дорога…
— Это-то конечно. Но его гибель может привести к большой войне. Вьетнамцы способны набраться духу и выйти против наших… Возможна большая резня…
— Что ты хочешь?
— Ты сам знаешь, что вьетнамцы в Москве — черная финансовая дыра. Они получают на четыре миллиарда долларов в год товаров, которые впоследствии исчезают неведомо где. Ни отчетности, ни налогов — никаких концов, никаких следов. Нужно, чтобы, не откладывая, сегодня, максимум завтра, ты организовал тотальный наезд на все вьетнамские точки в Москве. Это должна быть не демонстрация силы, их надо потрясти всерьез. Им не до Вонга будет, когда их возьмут за грудки.
— Как говорят наши незалежные братья-хохлы, як свиню шмалят, ей не до порося…
— Вот именно! Ты это можешь сделать?
— Могу! Конечно, могу! Это абсолютно богоугодное дело. Все, что найдем, — изымем, пусть в казну пойдет. Мы, кстати говоря, давно планировали что-то вроде этого, но руки не доходили. А если для пользы дела, то — всегда.
— Ну и слава Богу. Договорились…
— Петро, мне не нравится твой тон. Ты говоришь так, как будто я тебе в чем-то когда-либо отказываю. С тем, с чем ты приходил ко мне раньше, я вынужден был отказать, потому что это была глупость. Я хочу, чтобы ты знал: вероломство и предательство — вещи простые и естественные, неприятные, как запах изо рта, и с этим можно мириться. А вот глупость — это уж простите, этого я допустить не могу. Поэтому и отказал…
— Занятно, — покачал головой Джангиров. — Как просто и душевно ты стал со мной разговаривать. Глупостью попрекаешь…
— Петя, мы с тобой люди военные и знаем, что такое дисциплина. А в армии первый принцип субординации: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. А что касается вьетнамцев, то сегодня же затею на них большой погром.
Джангиров собрался уходить. Келарев ласково спросил:
— Что твои зарубежные гости?
— Нормально, все в порядке. Американец уже улетел.
— А еврей этот твой как поживает? — продолжал интересоваться Келарев. — Он, по-моему, из Одессы?
— Да. Но сейчас он из Вены.
— Я знаю, я знаю… — покивал Келарев. — Толковый человек?
— В высшей мере.
— Ну и слава Богу. — Келарев вспомнил что-то и сказал:
— Я тут как-то читал всеподданнейший рапорт губернатора Малороссии князя Меньшикова. Он там смешно пишет: «Населилась Одесса людьми, набродом со всей Руси, и полно здесь опричь того сербов, поляков, немцев, греков, армян, и все это густо сдобрено жидами». У меня такое впечатление, что каждый нормальный город в мире сейчас густо сдобрен жидами…
— Дрожжи, закваска людская, — заметил Джангир и ехидно добавил:
— А сдается мне, Паша, что ты сильно не любишь евреев. Это сейчас не модно. Не демократически, а?
Келарев усмехнулся:
— Петя, хочу признаться тебе, что я настоящий российский патриот. Люблю свою страну — есть грех! И мне неприятно видеть, как сальные пархатые конкистадоры с Брайтона пересекают Атлантику в обратном направлении. В обмен за спирт «Ройяль» и ножки Буша они отнимают у нашего народа — глупых и пьяных аборигенов — достояние дедов и внуков… Бог с ними, — махнул рукой Келарев. — А с вьетнамцами разберемся очень круто…
66. НЬЮ-ЙОРК. ХЭНК. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Гигантский тугой фаллос висел над миром в голубых небесах Нью-Йорка.
Дирижабль «Фуджи», золотисто-зеленый хер с мотором, плыл неспешно над городом, рекламируя себя и милую идею — на этот очумелый город давно болт положили.
Хэнк стоял у окна гостиничного номера и глазел на дирижабль, чтобы не смотреть на Восьмую авеню, суетливо простирающуюся далеко внизу. Улица старательно выбиралась к респектабельной зажиточности из своего воровского, хулиганского, нищенского прошлого. По мостовой с напором струячил плотный поток машин, испещренный желтушной сыпью таксомоторов. А по тротуарам маршевыми колоннами вышагивали Нью-Йоркцы.
Дорогие мои земляки, ненаглядные мои сограждане! Как Долго я не видел ваши необъятные стада в асфальтовых пампасах столицы мира. Разношерстная городская фауна. Замызганные бабенки, невероятно деловитые клерки, не расстающиеся на улице с ноутбуками и телефонами, ленивые бродяги, трудолюбивая негритянская молодежь в невероятно широких штанах, волочащихся по тротуару, суетливые латиносы — чернявые, остроносые, похожие на помесь жидов с эскимосами.
И все на бегу жуют. Священное время ленча. Жуют. Они жуют! Все, все, всегда, везде жуют эти жвачные животные! Homo жующие.
Жрут непрерывно. И нигде в мире нет такого количества уродов, невероятных слоноподобных толстяков, инвалидов вечной битвы за жратву. Не останавливаясь, все едят жареную картошку, гамбургеры, хот-доги, чипсы, бананы, печеных кур, огромные сандвичи, пьют кока-колу, пепси, спрайт, соки, закусывая всеми видами булок, печений, пирожных. Народ жует, не понимая, что это динамит под всю их вонючую популяцию.
Пульсирующий поток уличного движения нарастает к полудню. Шофера, томящиеся в пробках, с лицами задумчивых идиотов, слушают глупости по радио и ковыряют в носу.
Расталкивая и тесня бесчисленные машины, с гулом и гудками пробираются голубые автобусы с огромными надписями на бортах: «Позвоните! За информацию об убитом полицейском вам полагается награда десять тысяч долларов. Конфиденциальность гарантируется».
Хэнк подумал: «Оказывается, у меня всегда есть заначка в десять гранов! Позвоню и сообщу, что двадцать лет назад я застрелил Келлера. Интересно, дадут мне воспользоваться ими в тюряге?»
Сутки назад он был еще в Москве. Плюс восемь часов поясного времени — сущая чепуха! Но не проходило ощущение, будто он прилетел с другой планеты.
Лениво насвистывая, Хэнк вспоминал праздничный обед у Джангирова с таким шикарным жертвоприношением! Ему было приятно вспомнить, как затрепетал, дернулся и обмяк в его руках проклятый желтый мучитель, как вилка входила в его сухое злое тело, будто в масло, как хрустнули косточки позвоночника, как удивительно легко и просто умирает человек — воткнул вилку в мозжечок, и рухнул в никуда, в пустоту этот отвратительный мир, который назывался раньше Вонг.
