Серебристая стена расступилась. Высокий, широкоплечий детина в дорогом панцире, в гривастом шлеме выступил вперед.
– Я здесь, сын Тидея!
Он был не трус, наследник дарданский. Жаль, я не мог увидеть его лица - только глухую личину с прорезями для глаз.
Все стихло. Старый, древний обычай, все еще чтимый в земле Светлых Асов. Поединок вождей - последний, решающий. Остальные ждут, им нечего делать, когда скрещивают мечи владыки. У нас, в Ахайе, такого уже нет давно, еще с Персеевых времен. Война - не Истмийские игры! Но сейчас обычай оказался к месту. Незачем проливать аргивянскую кровь. Дарданы сдадутся сами - когда их вождь упадет на окровавленную траву.
Он ударил первым - умело, сильно. Копье пробило надежную бронзу щита, раскололо деревянную основу. Эней чуть пошатнулся, пытаясь вырвать застрявшее острие…
– Дарданы-ы-ы! …Мое копье вошло ему в бок.
– Арго-о-о-ос!!!
Он был еще жив, еще пытался стать на колено, огромная ладонь хлопала по рукояти меча… Я поднял копье, даже не целясь, почти не глядя. …Я ведь клялся, что попробую ТВОЕЙ крови, Пенно- рожденная!
Вот и все! Бронзовое острие вонзилось… …в пустоту.
Я вновь размахнулся, не веря, все еще не понимая…
Ветер ударил по глазам.
Вихрь.
Ураган.
Вместо окровавленной земли, вместо горячего белого неба - ничто. Клубящееся, сбивающее с ног НИЧТО.
– Назад! - заорал я, срывая горло. - Все назад! Отступать! Отступать!..
Поздно! Холодный мокрый шквал обрушился со всех сторон, вбивая людей в землю, раскатывая кровавыми пятнами по тверди…
– Наза-а-ад!!!
На какой-то миг я смог вырваться - к солнцу, к небу. Вырваться, оглянуться…
Темное облако клубилось там, где мы скрестили копья с Энеем. Тяжелое, наливающееся плотью с каждым мгновением. И вот из кипящего мрака медленно, неотвратимо-выступила ОНА… …Грузная, короткошеяя, многогрудая, косоглазая.
Афродита - Владычица Любви.
А слева, совсем близко, там, где только что бились са-ламинцы Аякса, крутился огненный смерч. И кто-то высокий, выше самого огромного дерева, хохотал, потрясая громадным копьем. Я узнал ЕГО, хотя и не видел ни разу. ЕГО нельзя было не узнать - Арея Эниалия, Арея-Ярого, Губителя Смертных.
Война кончилась. Началась бойня.
ОНИ пришли убивать нас.
'ОНИ нетерпеливы, ОНИ жаждут, ИХ Грибницы сохнут. Настанет день, когда ОНИ сами начнут убивать нас. И тогда начнется последний бой, последняя битва…' 'Завтра будет тяжелый день, Диомед. Страшный день…' Странно, но страха не было. Ничего не было - только ледяное, надмирное спокойствие. Я знал, что делать. Первого же пленника - хотя бы того, что привязан к моей колеснице, - развернуть лицом к себе, взять за липкий от пота подбородок…
'Я приношу жертву богу Дамеду, великому Дамеду, Да-меду Дурная Собака!..' ВЫ еще не встречались с богом Бешеный Пес, владыки Олимпийские?
Я выхватил меч - тяжелый, аласийской бронзы, поглядел на тянущиеся ко мне черные клочья тумана, на многогрудое чудовище, медленно поднимающее острый серп… Успею! До колесницы - два шага. Вот он, трясущийся от страха мальчишка, жертва богу Дамеду! Всего один удар…
'Тидея убила я - убила человека, которого любила больше жизни, больше бессмертия. Убила, потому что ТОТ, кем стал твой отец, не имел права жить'.
Я понял. Я все понял.
Тогда, под Фивами, раненый отец расколол череп врага, вцепился зубами в горячий мозг… Он не был безумен в этот миг, Тидей Непрощенный. Он перешагнул через огонь, как я - через невидимую реку. Отец выбрал - как и я. Успел ли он сказать: 'Я приношу жертву богу Тидею…'?
Кто знает? Наверное, только мама. Она была рядом, она поняла…
'ТОТ, кем стал твой отец…' Я вновь поглядел на неторопливо ступающую ко мне грудастую Смерть, на сжигающий все огненный Смерч… Ты права, мама! Я - человек. Я не стану таким, как ВЫ!
Копье внезапно стало легким, невесомым. Камышинка - не копье. И все вокруг стало легким, простым, прозрачным.
Я рассмеялся. Смерть и Смерч шли ко мне. Я шагнул навстречу.
Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный, Ярость вознес на Кипр иду, на дщерь Эгиоха. Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине Тканный самими Харитами, кожу пронзило до длани Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты, Влага, какая струится у жителей неба счастливых. Громко богиня вскричав, удаляется с скорбью глубокой Во мраке чувств от страданий; померкло прекрасное тело!
Грозно вослед ей вскричал Диомед воеватель:
'Скройся, Зевесова дочь! Удалися, да жива покуда!' Смертных губитель Арей между тем усмотрел Диомеда героя, Быстро и прямо пошел на Тидида, смирителя коней.
Только лишь сблизились оба, летящие друг против друга, Бог, устремяся вперед, над конским ярмом и браздами Пикою медной ударил, пылающий душу исторгнуть.
Но не возмог - и богам не все в мире подвластно.
И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый С медным копьем, всею мощью своею ударив В пах под живот, где бог опоясывал медную повязь;
Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши, Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву.
Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян, С ужаса: так заревел Арей, ненасытный войною.
Тяжко стеная, вознесся он к сонму богов Олимпийских, Молвив: 'Беда! Будь на волос я меньше бессмертен, То, пробеленный, страдал бы меж страшными грудами трупов Или живой изнемог под ударами гибельной меди!' Так обуздал Диомед истребителя смертных Арея.
– Тидид! Тидид! Да чего ж это было? Да половина наших мертвыми лежат! Говорят, боги…
– Да брось, Капанид, какие там боги!..
Страшный день никак не хотел кончаться. Но мне было уже все равно. Почти все равно. И когда я перестраивал, приводил в чувство немых от ужаса аргивян, когда наскоро договаривался о малом перемирии (до первой звезды) с такими же неживыми от страха троянцами, когда мы уносили в лагерь окровавленные, изуродованные тела наших товарищей, одна мысль не отпускала, Стим-фалийским птенцом стучала в висках…
Не все!
Это еще не все, Диомед. ОНИ больше не сунутся, ОНИ будут зализывать раны, ИМ тоже страшно, ИМ больно, но это не все, враг не только тот, кто ударяет в грудь копьем, враг - тот, кто бьет в спину сапожным шилом… Твои.хозяева получили свое, Любимчик. Хозяев прогнали - пора высечь раба! Или они тебя на Олимп возьмут, Одиссей, сын Лаэрта?
А день все тянулся, снова орал Агамемнон ('Почему?.. Ворота открыты!.. Трусы!.. Дождика испугались!'), снова хвалился бычок Аякс ('Это я! Арея! Да не боялся ни!..'), снова резал Калхант- предатель очередную жертвенную овцу…
Я ждал. Знал - дождусь.
А вечером по лагерю пролетел-прошелестел слушок:
Рес-фракиец уже возле Идских предгорий. И сам он, и воинство чубатое, и кони его
