Ого!
Из-за деревьев медленно, не торопясь, колыхаясь на ухабах, вываливала… Колесница? Ну, не колесница, конечно… Но чем-то похожа. Огромная, о четырех вырубленных из цельного пня колесах, полдюжины лохматых конячек еле тянут, бедолаги…
Щелкнул сыромятный кнут.
– Бар-р-р-р-р-ра-а-а! Будь силен, деус Маур-р-р-рус! На этот раз, правда, надеуса больше походил именно он, брутийский вождь. На гордого до небес лесного божка, впервые взобравшегося на повозку. Этакий Пан!
– Пр-р-р-рошу! Пр-р-рокатимся! Залезать на такое одоробло было страшновато, но не обижать же парня!
– Кр-р-р-р-р-расиво, а? Весь Лаций от зависти помр-р-рет!
– Ладно, - улыбнулся я Пану. - Пристраивайтесь - иловой-правой!
Толпища уже вываливала на дорогу. Вздохнул Пан, почесал затылок. Зашептал.
– Маур-рус! Я их никак… Объясняю, понимаешь, где эти самые лево и право, а они… Обор-р-рмоты! И что тут придумать?
– А ты прикажи каждому к ноге два клочка шкуры примотать. На левой - кабанью, на правой - оленью. И говори: кабан-олень!кабан-олень!
Расцвел Пан!
– Мудр-р-р ты, деус Маур-р-рус! А в Лаций мы все р-р-равно всех р-р-рас катаем!..
Спорить я не стал. Пора и в путь, до Лавиния еще шагать и шагать. Поглядел на дорогу… … Обомлел.
В самом хвосте толпища пристраивалась дюжина лохматых, рогатых, кривоногих…
– А это кто такие?
Удивился рычащий. Поразился.
– Фавны! Др-р-рузья!.. Золотой Век!
В этом доме всегда было темно. Плотно закрыты ставни, тяжелый полог на двери…
– Заходи, Тидид. Вино будешь?
Каждый раз меня спрашивали об одном и том же.
– Буду. Радуйся, Одиссей!
– Ага…
Он сидел прямо на полу - сгорбленный, понурый, безразличный ко всему. И как всегда - тяжелый кувшин под рукой.
Полный до краев. …Да только не пьет он, муж преисполненный! Только губы пачкает. Словно этот кувшин - друг его последний.
Сюда мало кто забегает, а хозяин почти ни разу не выглянул, чтобы увидеть солнце. Только по ночам иногда шел к морю - стоял, смотрел. Молчал…
Его не узнавали. Даже я с трудом поверил, что тот, кто вернулся с Итаки, - мой давний друг-недруг. Исчез бойкий парень, парень-стрела, неугомонный рыжий. Незнакомый, грузный, давно разменявший пятый десяток человек переступил порог этого маленького дома на окраине Лавиния. Седина на лысеющей голове, морщины, исказившие лицо, обрубки давно потерянных пальцев на левой руке… Страшное чудо случилось с тем, кого я называл Любимчиком. И я даже боялся задуматься - отчего. …Простые парни латины теперь уже считали Лаэртида не Двуликим Янусом - демоном, ларом с дурным глазом.
– Идоменей уплыл в Океан. Навсегда.
– Ага…
Сказано было так, словно критянин решил на полчаса прокатиться на кимбе в гавани Аргоса Конеславного. Я уже не удивлялся.
– Мы 'телепина' гонять станем. Вся Италия собралась. Протесилай судьей быть вызвался. Придешь?
– Не-а…
Я отхлебнул из кувшина, откинулся назад, прижавшись затылком к деревянной стене. Говорить было не о чем.
– Знаешь, Диомед, чем ты меня всегда удивлял?
– Тем, что из лука стрелять так и не научился, - попытался пошутить я.
– Нет… Тем, что ты очень быстро хоронишь своих мертвецов, Тидид! У тебя Прошлое - всегда за спиной.
– А где ему быть? - поразился я. - Прошлое и есть… Из темноты донесся грустный смешок.
– Для тебя. Для тебя, Диомед! И ты очень хорошо научился себя прощать! А я вот не умею…
Он говорил негромко, спокойно, словно жалея.
– Тебе никогда не снятся те, кого ты убил? Под Фивами, на Востоке, под Троей? И те, кого ты убил сейчас, под Тегеей?
'А тебе?' - хотел было огрызнуться я. Не решился.
– Знаю, кем ты меня считаешь, Тидид. Кем вы все меня считаете. Самовлюбленный хитрец, которому дорога лишь семья и собственная шкура. И еще амбар на Итаке. Так?
Я пожал плечами. Кажется, он заметил, несмотря на темноту.
– Не спорь, Диомед! Я помню, как ты разговаривал со мной там, у меня дома. Я не хотел убивать этих мальчишек… Не хотел! А теперь вижу их каждую ночь - не отпускают. А тебе снится Гилл, твой брат?
Я стиснул зубы. Вот, значит, как? Пока Любимчик тосковал на Итаке…
– Гилл привел дорийцев, чтобы уничтожить нашу Ахайю! У него больше не было имени и родичей. Мне не снятся враги, Одиссей!
– Ну конечно! - вздохнул он. - Враги! Враги были под Фивами, враги были в Хаттусе. И в Трое были враги… Легко тебе жить, Диомед! Когда Прошлое за спиной, можно строить города, дороги прокладывать, учить дикарей, как вытирать нос… вооружать варваров, чтобы спасти Элладу отэллинов…
– А как лучше? - не выдержал я. - Гнить за ставнями и хлебать неразбавленное? Это лучше? Знаешь, почему я сплю спокойно? У меня всегда есть друзья, всегда есть дело, всегда есть цель. И я никогда не предавал друзей ради варенья, печенья и… амбара на Итаке! И где же твоя Ита-ка, Любимчик? Где? Помогли тебе твои боги?
Думал - вспылит, заорет. Смолчал. Передал мне кувшин.
– Да, я ошибся, Тидид. Мне казалось, что мой Номос - очень маленький, меньше не бывает. Тот самый… амбар.
И еще несколько человек, которых я люблю. Я ошибся - твой Номос еще меньше, Диомед. Это ты сам! Ты хоронишь друзей - и тут же заводишь новых, ты бросаешь родину - и быстро становишься своим на чужбине. Удобно!
На этот раз удалось смолчать мне. Смолчать, передать кувшин обратно - дабы Любимчик губы омочил. Ошибается рыжий! Врет! Разве я не вспоминаю папу, дядю Эгиа-лея, дядю Эвмела, Смуглого?.. … Девочку под Фивами, юную жрицу из храма Ма, сожженную Хаттусу, убитых троянцев, Гилла Гераклида, поле под Тегеей, заваленное трупами таких же эллинов, как я…
– Люди тоже ошибаются, Тидид! Не я - ты настоящий Одиссей, муж, преисполненный козней и хитрых советов. Удачливый Одиссей! Счастливчик! Ты проживешь сто лет - и будешь крепко спать…
– А ты, Лаэртид? - выдохнул я. - Знаешь, мне рассказывали сказку - про то, как к Богу Единому пришли Его вестники. И одного из них Единый спросил: 'Скажи мне, слуга лукавый, когда раб становится свободным?' А ты раб. Одиссей! Раб своей Итаки, своего маленького пиратского мирка, своего козьего Эдема. Понимаешь?
Еле заметно колыхнулась его тень.
– Нет, Тидид. Я не умею понимать. Но и ты ошибся. Я погиб под Троей - вместе с тобой, со всеми
