...Верно мне дядя Эвмел рассказывал. Все у хеттийцев продается, все покупается! Глядишь, на пергамском золотишке мы прямиком к Бриарею проскользим.
Но Бриарей еще далеко. Пока что — Ехидна. Где же Фоас? Не удержался, курет чернобородый, лично в дозор поехал. Что-то долго... Ага, вот и он!
— Чего-то не так, Тидид! — мрачнеет Смуглый. — Точно говорю!
Не спорю. Сам вижу. Не так. Ну что тут сказать? Ехидна!
— Переправа есть, Диомед, да. Мост есть, маленький, на веревках висит, гнилых, черных, дрянь мостик, хилый, гадкий, плохой совсем — но есть. Да только стерегут его, понимаешь! Крепко стерегут! И не хеттийцы, другие. Такие, знаешь, суровые, страшные даже, с усами...
Страшные? С усами?!
А вот мост — это хорошо!
Молодцы хеттийцы! Ежели строят, так на века, чтобы будущим тельхинам с гелиадами за своих предков стыдно не стало. Вот и сейчас — пока вниз, к Сакарье-реке, спускались, иззавидовался. Хороши, конечно, стены нашего Аргоса, микенские — еще краше, но чтобы так! Скала словно ножом бронзы аласийской срезана, спуск ровный, гладкий, хоть на повозке груженой катись. А что мост на веревках гнилых — тоже удобно. Подъедет к переправе, к примеру, Дурная Собака, заброда этолийский, а стража по веревкам топориками — бац! И скучай, Собака, над обрывом, речкой любуйся.
Об усатых и страшных почему-то не думалось. Скоро сам увижу.
Увидел!
То есть вначале не их увидел. Частокол! Густой, заостренными концами бревен ощетинившийся. А вот и ворота: тоже бревна, но крест-накрест. А вот за воротами... Впрочем, и перед воротами тоже.
...Усы. Кольчужные рубахи с бляхами бронзовыми. Косицы до самых плеч. Шрамы на загорелых лицах ровными полосками (видать, не в бою, сами расстарались для пущего виду!). Штаны мехом наружу, вроде как у фракийцев, пошире только. Под короткими хитонами мышцы бугрятся-переливаются — Минотавру-Астерию впору. А глаза — хитрые-хитрые, а глаза веселые-веселые!
И, само собой, копья, и, само собой, мечи, дротики, луки, топорики-лабрисы, булавы, молоты боевые. А у самого хитрого да веселого, что нам навстречу вышел, — секира. Всем секирам секира — железная, синего блеска. Да-а-а!
Не только секира. На груди кольчужной, посреди бляшек золоченых — птица хищная хитрой работы. Тоже золотая. То ли коршун, то ли орел...
Переглянулись мы с Эвриалом. И с Фоасом переглянулись. Переглянулись, с коней слезли.
— Или заблудились вы, люди добрые? Или путь-дорожку вам показать? Так мы покажем!
Улыбался усач с секирой — ласково, радостно. Улыбался, рукоять полированную, резьбой повитую, гладил. Видать, рад был нам дорогу показать! Посмотрел я на Смуглого: давай, говорун, начинай.
...А речь-то хеттийская, только не очень правильная. Вроде как у нас — но чуть по-иному.
— Так мы дорогу знаем, добрый человек! — усмехнулся темными губами трезенец. — Знаем — и тебе показать можем!
Грянул смех из-за частокола. Колыхнулись копья.
— Ой, глядите! Ой, красивый какой! Да любезный, да обходительный! Ой, душа-парень!
На этот раз уже не по-хеттийски, но все равно понятно. Видать, родичи. Еще шире улыбнулся Смуглый:
— А не жаркий ли денек сегодня? А не искупаться ли вам всем? Вон речка-то рядом!
— Га-га-га-га-га-га! Ой, насмешил, ой, уморил!
Пока хохотали, пока усами да косицами трясли, пока слезы кулачищами вытирали, я на мостик глядел. Хоть и дрянь мостик, прав Фоас, а конница пройдет — ежели по одному и без спеху.
...И не только на мостик. Слева, у камня красного, что лбом в речку влез, — лодки. Дивные лодки! Не из досок, из целых стволов дубовых вытесаны. Говорят, делали такие на Крите еще при Миносах. Откуда же путь держат эти усатые?
— Вот чего, люди добрые, прохожие! — внезапно нахмурился секирщик. — Мы ванаке хеттийскому не слуги. И иным прочим — не слуги. Земля эта уже наша! И река наша. Так что поворачивайте-ка восвояси!
Я чуть не присвистнул. Вот это да! Приплыли, переправу перехватили, Царство Хеттийское чуть не пополам перерезали.
Кто же это?
— Так дело обычное, — пожал плечами Эвриал Трезенский. — Была ваша, стала наша!
Не принял шутки усач, еще пуще брови сдвинул. Дернул рукой Фоас-курет — к дротику поближе, колыхнулись копья за оградой.
— Мы шардана! — встопорщились чудо-усы. — Была земля хеттийской — нашей стала! А правит нами Таргатайкей, и от его имени велю я вам...
— Нам? — поразился трезенец.
А дротик — уже у Фоаса в руке. Да и мое копье...
— А ты не перебивай, парень! — грозно рыкнул усач. — А то мы и сами кой-кого... перебьем.
Все! За его спиной — частокол, за нашей — мои аргивяне с копьями наперевес...
— Перебьете? — поразился Эвриал Мекистид. — Перебьете — если перепьете!
Горой каменной тишина повисла. А после — грянул хохот.
Качнулось небо.
— Эй, гряди, Дионис благой!
Эй-я! Эй-я!
В храм Элеи да в храм святой!
Эй-я! Эй-я!
Эй, гряди да веди харит!
Эй-я! Эй-я!
Ярый Бромий с бычьей ногой!
Эй-я! Эй-я!
Велик мир, бесконечны Номосы, в каждом народов и племен, что песчинок в Лиловом море...
...А пьют всюду сходно! Даже спорить не пришлось. Сначала мы песню поем. Чуток пропоем — к бурдюкам мохнатым прикладываемся. Потом снова поем, вино по жилам разгоняем. И — снова к бурдюкам. А потом — их очередь.
— Добрый бык, принеси лозу!
Эй-я! Эй-я!
Эй, начнем да великий бой!
Эй-я! Эй-я!
К бурдюкам, доблестные аргивяне! К бурдюкам, храбрые куреты! Не посрамим Элладу!
Расположились тут же, у реки. На камни плащи да попоны кинули, а как стемнело — костры зажгли.
Гряди, Бромий-Ярый!
Поначалу смеялись усачи. Вам-де, ахейцы («ахиява» по-здешнему), только добро переводить, вино доброе водой глупой разбавлять-портить. Первый бурдюк еще выпьете, от второго — в речку свалитесь. А мы, шардана, вино с детского писка пьем, вином умываемся, вином коней поим!
Потом затылки чесать принялись, косицы на пальцы мотать. Затем свои бурдюки выставили. Потом кто-то усатый не выдержал — носом в попону, вином залитую, ткнулся.
То-то! Знай «ахияву»!
— Ты, лоза, не жалей вина!
Эй-я! Эй-я!
Ты, вино, да теки рекой!
Эй-я! Эй-я!
Раскраснелись лица зарей вечерней, побледнел Эвриал Смуглый, басилей-винолей (ну, молодец, трезенец!), охрипли глотки... Не сдадимся, не уступим!
