разливает в остродонные формы. Сутулый, с запавшей грудью, тощий, он весь лоснится, как эфиоп, будто сейчас окатил себя из черпака. Настолько, смешавшись с копотью от костров, въелся в его кожу зловонный жирный пар.
- Это будет лучшее, твердое мыло,- поясняет Сейфи-Сабунгар с довольной улыбкой. Зубы у него сверкают, точно ком снега в обуглившейся коряге.- А то - жидкое, хуже,- он небрежно обводит рукой большие горшки, что из другого котла наполняет мальчишка лет десяти.
Невеселое детство.
- Читать, писать умеешь?
- Нет. Откуда?
- Приходи ко мне, научу.
- Рад бы! Некогда.
- Хоть раз в неделю.
- Посмотрим.
У этого, из бедного предместья, нет времени бегать по улице, стуча в лохань.
- Как тебя зовут?
- Али.
Омар научит его читать и писать. Позже Али переберется в Тус. Его внук Насир ад-Дин ат-Туси станет знаменитым математиком, последователем Омара Хайяма.
Сейфи:
- Пахнет, конечно, не совсем...
Омар взял грязно-серый конус, понюхал. Лицо у него исказилось.
- Хорошо пахнет! - сказал он удовлетворенно.- Пойдем, почтенный, в сторонку.
Оставив убогое предместье, они завернули за угол городской стены и окунулись в свежий ветер, что дул с полей со стороны цитадели, стоявшей в Нишапуре вне городской черты.
- Как справляетесь? - Омар вздохнул полной грудью, на глазах заблестели слезы.
- Товар, слава богу, расходится. Старший сын ездит в степях по кочевьям, скупает за медный грош всякую падаль. Мы, известно ли вам, господин, варим мыло, с добавлением соды, из дохлой скотины.
- Известно.
- С младшим сыном дома хлопочем. Одна беда: тесно у нас! Мыло - средство новое, на него растет спрос. Раньше йеменской глиной стирали. Поставить еще три-четыре котла, дело пойдет совсем хорошо. Но в предместье, видите сами, застроен каждый локоть земли. Эх! Мне бы туда, к Большому базару...- Он с тоской поглядел на исполинские стены, за которыми гудел крупный торговый город.
Омар, помедлив:
- Купи у меня... усадьбу. Хороший дом. Двор просторный. Десять котлов можешь поставить. Знай себе, кипяти день и ночь свое ароматное варево.
- Это где? - встрепенулся Сейфи-Сабунгар.
- Как раз возле Большого базара.
- Сколько?
- Четыре.
- Э! - Сейфи-Сабунгар махнул рукой.- Тогда нам не о чем и говорить. Откуда у меня столько денег?
- Уступлю... за половину.
- Что так? - удивился мыловар.
- Я, как лекарь,- важно изрек Омар,- большой ревнитель чистоты. А что чище мыла? Оно, так сказать, ее главный знак.
Мыловар - недоверчиво:
- А-а...
- Мой дом! Понимаешь? За сколько хочу, за столько отдам.- И - жестко, сквозь зубы: - Зачем мне дом?
Уже лет двадцать, если не больше, он хитро и злостно обманывал, к их вящему негодованию, трепетное ожидание 'доброжелателей', свысока предрекавших ему не сегоднязавтра жалкую смерть под чужой оградой,- чем, как человек злопамятный, и не упускал возможности ядовито их уязвить. Но...
'Повезло!' - возликовал Сейфи-Сабунгар.
Омар со страхом сознавал, что слишком широко сорит деньгами; когда еще у него будут новые поступления, и будут ли вообще, но ничего не мог с собой поделать. Характер! Ухо себе готов отрезать, лишь бы как можно меньше походило на ослиное.
Сосед, закусив палец удивления, смотрел, как в Омаров двор въезжают повозки с большими котлами, с пузатыми горшками с какой-то омерзительной дрянью. Золотарь, что ли, переселяется? Весь квартал наполнился удушливым зловонием.
Омар с усмешкой поклонился бывшему соседу. Цветы тебе мешали. Он представил, что здесь будет, когда мыловар развернет дело в полную силу. По головам, одурев, начнут железкой стучать! А впрочем... что может быть? Воняет - значит, свой. В гости бегать один к другому станут, вместе злословить о поэте Омаре Хайяме, который не ходит в мечеть.
Джалал Ад-Дин Ибн Аль-Кифти:
'Сокровенный смысл его стихов - жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, соединяющие для открытого нападения...
Не было ему равных в астрономии и философии, в этих областях его приводили даже в пословицу; о если бы дарована ему была способность избегать неповиновения богу!'
