Свет учености, исходящий от юного перса, слабым отблеском отразился в темных глазах степняка. И, видимо, крохотный лучик невыносимого этого света проник ему в мозг и произвел там смятение. Что-то произошло в его душе, что-то в ней чуть приоткрылось. Он умел драться. Он знал, как лучше отбить удар меча. Он не знал, как отбить словесный удар.
Его охватила непонятная тревога.
- Что со мною? Захворал, что ли, не дай господь.- Помолчав, он сказал потерянно:- И всю эту кучу книг ты одолел?
- Нет. Те дома остались. Эти только начинаю читать.
- А трудно? - спросил туркмен с нелепой, казалось бы, в нем ясной детской доверчивостью.
- Что?
- Ну... читать научиться?
- Совсем не трудно.
- Хм... Как тебя зовут?
- Омар.
- А меня - Ораз. Может, ты станешь когда-нибудь известным человеком, а?
- Если на то будет воля аллаха,- угодливо заметил Ибрахим, цепляясь за малейшую надежду спастись. Каждая жилка в нем натужно звенела, точно струна, готовая лопнуть.
- Аллах, аллах,- задумчиво вздохнул туркмен.- Как там сказано, говоришь: 'Не засматривайся'? - Он мутно взглянул на мешки, узлы и горшки, уложенные на полянке - и вдруг загремел, пересиливая что-то в себе и не умея пересилить:- Носит вас по дорогам в такую пору1 Сидели бы дома, сто динаров и три фельса! Надо бы, друг мой Омар, твою мать - ко мне в шатер, тебя самого, и отца твоего, и ваших трусливых слуг - на базар, и лошадь у вас отобрать, и... И ступайте-ка отсюда, пока я добрый! Если б я не захворал... Забирайте книги свои и припасы. Но мешок зерна мы у вас возьмем. Эй! - гаркнул он на дружков.- Грузите все обратно. Мешок зерна оставьте.- Он посмотрел в Омаровы чистые очи, невесело подмигнул ему.- Станешь большим человеком, не забудь обо мне. Запомни: Ораз из племени кынык, одного рода с царем Тогрулбеком. Будь здоров! А вас, храбрецы,- напутствовал он работников Ибрахима,- надо бы высечь на прощание. Ну, да ладно. Зачем ты кормишь таких ненадежных защитников? - обратился он к мастеру.
- Что с них взять, господин? Ремесленный люд. Мирный народ.
- Мирный народ...- Туркмен покосился на его бедро.- Саблю отстегни, подай ее сюда! Она тебе ни к чему.
***
Староста Баге-Санга ахал изумленно:
- Угораздило вас, господин, забраться в этакую глушь! Неужто иного места для отдыха не нашлось? Простите,- мы рады, конечно, новому человеку. Но очень уж скудно, убого у нас. Семнадцать хижин, горстка людей. Скучно.
- В наш тяжкий век,- вздохнул Ибрахим,- нужно иметь про запас надежное убежище. Ведь у вас тут спокойно?
- Как будто,- ответил старик неуверенно. И отвел глаза.
Взрослые - нудный народ. Жить не могут без никчемных дел. Проверить купчую. Попить шербету. Поболтать о новостях... Пока они занимались этим, Омар побежал осмотреть летнее жилье.
Правду отец говорил: безграничен аллах в своих милостях. О рае Омар, конечно, наслышан, но рай небесный - где-то еще впереди, далеко, и попадет ли туда Омар, неизвестно - грехов у него уже немало; что касается рая земного, то, наверное, здесь он и есть.
- Эх, родной! - Маленький, тощий, чуть выше Омара, весь черный живой старичок, сидевший у ограды и взявшийся его проводить, сказал с надрывом, тягуче, скрипуче, но проникновенно:- Не зря селение наше БагеСанг - Каменный сад. Камней тут, видишь, больше, чем деревьев. Землю под ячмень носим в корзинах из дальней долины. Найдем меж утесов прогалину, засыплем, засеем. Сам суди, какой мы получаем урожай. Бывший хозяин вашей усадьбы отчего сбежал в Нишапур? Видишь, я горбатый. Ноги кривые, руки сухие, а ладони - точно лопаты. Нелегко тут жить. Ох, нелегко!
- Зато воздух...
- Может быть. Я иного воздуха не знаю. Правда, в детстве,- лет шестьдесят или больше назад, выезжал с отцом в Астрабад, наглотался пыли,- до сих пор, веришь, нет, чахну от нее. Я, дорогой, помню даже бухарскую власть,- соврал он неизвестно зачем.- При них, саманидах, вроде было полегче. Они редко нас навещали. Верно, тоже грабили. Но они хоть говорили по-нашему.- Похоже, в памяти его давно все перепуталось - и то, что видел он сам, и то, что когда-то узнал от старших.- А как пошли свирепствовать дикий тюрк, султан Махмуд Газнийский и сын его, султан Масуд Газнийский, черт их съел, и сельджукиды-туркмены - хоть в этом пруду утопись! - Он кивнул на небольшой, но, видно, очень глубокий, воронкой, водоем на дне котловины.- Для них все равно, что зима, что лето, что осень. Нагрянут: давай поземельный налог, подушный налог! А где его взять, скажем, весною? На сухих абрикосах живем, хлеб черствый ячменный - и тот бережем, раз в неделю, в пятницу, едим. 'И не стало в нашей стране,- как говорится в старой легенде,- псов лающих, огней пылающих'.
Омар, и без того бледный, совсем побелел. Занесло их! Но какое дело ему до чьих-то бед? Вот ручей, бегущий с гор через двор, и лужайка с сочным клевером, и белая коза на привязи. Клевер еще не цветет, но над ним уже вьются пчелы.
- Пасеку бы здесь наладить! Тут тебе корм и для божьих пчел, и для лошади вашей, и для бедной козы моей. Эх, один я на свете! Эта коза... она мне и мать, и сестра, и дочь. Но коза - она что? Коза. Дура. Скажи отцу, пусть купит у наших людей трех-четырех ягнят,- за четверть цены отдадут. Вскормлю для вас, зимою забью, отвезу в Нишапур. Будешь есть баранину, растолстеешь, не будешь такой хилый.
- Не люблю. Терпеть не могу, когда кости грызут, салом губы и щеки мажут.
- Ну? А что же ты любишь, родной?
- Молоко.
- Кхм! Оно, конечно, полезно. И я когда-то любил его пить. Но теперь у меня от молока бурчит в животе...
***
Вечер.