Они толпились, спешившись, в устье зеленой лощины, нисходящей к дороге по склону горы. В узких глазах жестокость и жадность, тупая неумолимость. Руки железные. Лбы медные. Сердца гранитные. Не жди от них пощады.
- Стой! - рявкнул молодой туркмен в большой мохнатой шапке.
Переваливаясь на кривых ногах природного наездника, темный и дикий, он медленно и зловеще подступил к остановившейся повозке, угрюмо уставился на дубины в руках работников Ибрахима. Обернулся к своим (человек пятнадцать) - и разразился долгим скрипучим смехом.
- Смотрите, а? Вооружились. Хе-хе-хе...- И грозно - ближайшему работнику:- Это для кого же, собачий сын, ты дубину припас? Уж не для нас ли, а? Вот я сейчас хвачу ею тебя по глупой башке! - Он попытался отобрать дубину, но Ахмед, сперва оробевший, вспыхнул, отскочил и ткнул, точно копьем, туркмена острым концом дубины в грудь.
Взвыл туркмен! Через несколько мгновений Ахмед, лучший работник Ибрахима, очутился на коленях, со скрученными за спиной руками.
- Ты... оказал сопротивление,- хрипло сказал молодой туркмен, потирая грудь.- Сто динаров и три фельса! Это даром тебе не пройдет.
- Хозяин! - в ужасе крикнул Ахмед окаменевшему Ибрахиму.
- Не ори,- морщась, проворчал грабитель.- Я тут хозяин.- Он вынул длинный узкий нож и, зайдя сзади, зацепил Ахмеда пальцами за ноздри, круто задрал ему голову. Ахмед, задыхаясь, хотел сглотнуть слюну, кадык его беспомощно дернулся.
И потрясенный Омар увидел, как туркмен, примериваясь, щекочет этот судорожно бьющийся кадык острием ножа.
- Не смотри,- дрожа, шепнула мать.
Мальчик спрятался за ее спиною, закрыл глаза ладонями. Но слух и нюх у него оставались открытими. И он услышал короткий харкающий всхрип, густой шорох травы, какой бывает, когда на нее капает частый дождь, и незнакомый, одуряюще сладкий и теплый запах...
- Видали? - Туркмен лизнул, по обычаю, окровавленную сталь.- А ну, сложите ваши дурацкие дубины в огонь! - Он показал на скудный костерчик, где, уныло дымя, трещали сырые ветви. Усмехнулся с мрачным поползновением на остроумие:- Спасибо, дрова принесли. А то путный костер не из чего было разжечь.
Костер повеселел, повеселели и угрюмые туркмены. Предводитель шайки - все еще не очнувшемуся Ибрахиму:
- Придется и повозку разломать. Чтоб костер получился совсем хороший. Слезайте. Что у вас в мешках,- похлебку есть из чего сварить?
Говорил он гортанно и резко, по-тюркски, но в Хорасане с первых же лет тюркских завоеваний научились понимать язык степей.
- Не стыдно? - тихо сказал Ибрахим, помогая жене и сыну спуститься на дорогу.
- Чего? - грубо спросил грабитель. В прищуренных черных глазах - недоумение. Похоже, ему не часто приходилось слышать слова 'стыд' и 'совесть'.
- Не стыдно грабить мусульман? - зарыдал Ибрахим.
- А-а...- Туркмен зевнул, сдвинул шапку на смуглый лоб, почесал шею.- Мусульмане...- И сразу, без перехода, впал в неописуемую ярость:- Сто динаров и три фельса! А мы кто?! - Горячо и сбивчиво, с неожиданным многословием, как бы торопясь оправдаться перед кем-то, может быть - перед самим собою, он обрушил на примолкшего Ибрахима мутный поток досадливых речей:- Когда мы... когда наше несчастное племя... обитало на Сырдарье,- слыхал о такой реке?- правитель Дженда... за что он взъелся на нас? Бог весть. Разорил кочевье. Скот угнал. Убил... восемь тысяч моих сородичей. Разве они были неверньвми? Все - мусульмане, мир их праху. Жалеть нас надо, а не проклинать! Пришлось бежать в Хорасан. И что? Сто динаров и три фельса! Здесь явился по нашу туркменскую кровь... ваш дурной султан Масуд Газнийский. Хорошо, наш лихой Тогрулбек в пух и прах разнес его у Серахса. И теперь наш черед всех громить и грабить. Знаешь, раненый тигр втройне опаснее? То-то. Эй, мешки да горшки - на землю! - приказал он подручным, таким же темноликим и свирепым.
Мать робко, вполголоса, причитала. Ибрахим и Омар стояли бледные и безмолвные. В голове шумит, и ноги трясутся, и внутри - горячая дрожь. Но когда один из грабителей сбросил с повозки большой зеленый узел, Омар не выдержал, кинулся к нему:
- Не трогай!
- Тяжелый,- удивился туркмен.- Что в нем? Может, золото, а?
- Золото? - подошел к ним предводитель шайки.- Ну-ка...- Развернул узел, встряхнул - и на дорогу с деревянным стуком посыпались темные кирпичи.
- Это что? - огорчился разбойник, увидев в странных кирпичах мало сходства с золотыми слитками.
- Книги.
- Книги? А! - вспомнил туркмен.- Много их мы в Мерве сожгли.- Он нагнулся, подобрал одну, в сандаловой обложке, раскрыл.- Хорошо пахнет! Но что это за чертовщина? Бруски какие-то, черточки, углы, круги. О чем книга? - с любопытством - к Омару.- Может, колдовская, чтоб джиннов на службу вызывать?
- Геометрия Эвклида.
- Кто такой Уклид,- он мусульманин?
- Нет,- ответил Омар, стараясь не смотреть на труп Ахмеда.- Он жил давно, задолго до пророка. Он был румийцем.
- И ты читаешь эту дрянь?
- Читаю. Но это не дрянь. Одна из самых умных книг на свете.
- Как смеешь ты, собачий сын, хвалить сочинение проклятого язычника? В костер твою безбожную книгу! Надо читать коран.
- Я и коран читаю,- нашелся Омар.- Я, да будет тебе известно, знаю его наизусть!
- Весь коран? - изумился туркмен.- Врешь!
- Я никогда не вру.
- Тогда прочитай какой-нибудь стих.
Омар закрыл глаза, припоминая,- и нараспев произнес звучный арабский стих. Но голос его срывался на каждом слове, и стих прозвучал неверно. За такое дурное чтение наставник в школе избил бы тростью. Однако грабитель не разбирался в тонкостях арабской словесности. Он вообще не знал арабского языка.
- И что это значит по-нашему?
- 'Не засматривайся очами твоими на те блага, какими аллах наделяет иные семейства'. Сура двадцатая, стих сто тридцать первый.
- Э-э...- У туркмена лоб вспотел. Ощутив в ногах внезапную слабость, он присел на корточки, пораженный не столько смыслом стиха, оглашенного бледным мальчиком, сколько самим мальчиком, его смелостью, памятью и сообразительностью.
