угораздило дважды.
— Не напоминай мне об этом. Марс. Хочешь меня задеть? Признаюсь, два-три раза тебе незаслуженно повезло. Поэтому-то Уилкинз и настаивает, чтобы тебя не выгоняли. Но Пулитцеровская премия…
— Две, — вставил я.
— … еще не делает тебя газетчиком.
Как бы то ни было, но обороты он сбавил.
— Что там еще за ударная история?
В голове бешено запрыгали мысли. Старая Головешка был старейшим сотрудником «Джорнал». Южанин, он начинал в провинциальных еженедельных газетах… Трудный путь. Он знал, что я не газетчик, и я знал, что я не газетчик. И что раздражало его больше всего, так это то, что его зарплата почти равнялась моей. Я был самым высокооплачиваемым репортером в штате.
— Мистер Блакстон, — осторожно сказал я, — пока мне хотелось бы оставить все при себе.
— Готов поспорить, что хотелось бы. Не юли, Счастливчик Марс. Приблизительно, над чем ты работаешь?
Старое заклинание не сработало. Он знал, что я не газетчик, но, с другой стороны, я выдал такие две сенсации, каких в здешних краях и не видывали. Где у него была уверенность, что я не сделаю этого снова? Мог ли он выкинуть меня, испытывая судьбу? А если я пойду в «Ньюз кроникл» и передам им сенсацию года?
Я все еще пытался что-нибудь придумать, но за секунду сделать это было трудно.
— Это — преступление? — низким голосом подозрительно пробурчал он.
Очевидно, он не мог забыть ограбление банка, совершенное Долли Теттером. Когда оно произошло, у меня хватило здравого смысла убедить их в том, что я раскапывал всю эту историю неделями, а не наткнулся на нее случайно.
Но о преступлениях в городском Центре я знал не больше своей малолетней сестры. Кроме того, от одного вида бедолаги, надежно упрятанного за решетку, со стальными браслетами на руках и двумя полицейскими по бокам меня пробирает по коже мороз.
Мне хотелось, чтобы у Блакстона и мысли не возникло, будто я что-то разнюхиваю о делах мафии в городском Центре.
— Нет, сэр.
— Ну хорошо, Марс, а что это? Балаболка, мне не не нужны детали. Мне было бы достаточно общей идеи того, чем ты предположительно занимаешься, чтобы отработать зарплату.
Я прочистил горло.
— Ну, это больше похоже на заговор, сэр, — сымпровизировал я и задумался. А потом добавил: — Да, сэр.
— Заговор! В городском Центре!? Послушай, Марс, в этом городе последний коммунист умер от старости три года назад.
— Ну, это так, мистер Блакстон, но они не совсем коммунисты, сэр. — Я поколебался. — По крайней мере я так не думаю.
Выражение его лица стало менее воинственным и более осмысленным.
— Угу. Правые радикалы, а?
Ох-ох. В эти дела я тоже впутываться не хотел. Владельцы «Джорнал» не то чтобы совсем либералы.
— Ну, не совсем так, сэр. Похоже, что это… э-э… новая группа.
— Ни левые, ни правые?
— Да нет, сэр. — Я прочистил горло. — Можно сказать, радикальный центр.
Он долго смотрел на меня так, как если бы опустил в телефон-автомат последнюю монету и не туда попал.
— Марс, — наконец произнес он, — сугубо ради формальности. Хоть что-нибудь, что дало бы мне хотя бы смутное представление, черт побери, чем ты там занят. Приведи хоть один пример, что тебя подтолкнуло на это дело. Хоть что-нибудь, ты слышишь?
Мое воображение оседлало коня и припустило во весь опор. Теперь — пап или пропал. Старая Головешка явно не собирается удовлетвориться моим пышнословием.
Поддавшись импульсу, я вытащил пачку сигарет.
— Вы такое видали? — потребовал я.
— «Курево», — пробурчал он, глядя на нее. — Новый сорт? Ну и что?
Я многозначительно постучал указательным пальцем по упаковке.
— Как они смели себе позволить использовать городской Центр для гнусной атаки на американский образ жизни? Годами считалось, что сигареты — неотъемлемая часть нашего бытия, и, каких бы болячек у нас ни находила медицина, мы ее игнорировали.
— У нас здесь начинается множество пробных кампаний, Счастливчик, — сказал он, безучастно глядя на сигареты. — Центр страны. Средний большой город. Чтото в этом духе.
— Ага, — фыркнул я, — а такие нововведения, как «Новое кукурузное виски». Где это слыхано, чтобы виски было новым? Традиционно и бурбон и хлебная водка неизменно назывались «Старый кто-то там»: «Старый лесник», «Старый Дед», «Старый ворон» и так далее. Говорю вам, все это — чьи-то коварные происки.
— Подрывают устои под имиджем страны? — невесело спросил он. — Э-э, радикальный центр.
— Мне не хочется говорить о чем-либо еще, сэр, — ответил я. — У меня полно зацепок, но нужен срок.
Некоторое время он обдумывал услышанное:
— Хорошо, Счастливчик, — сказал он наконец с несчастным видом. — Предположим, ты — наш разъездной репортер. Разъезжай дальше.
— Есть, сэр! — полушутливо отсалютовал я и повернулся через плечо. Затем сгорбился и пошел на выход, пытаясь изобразить на лице тяжкий мыслительный процесс.
По существу мне это удалось, ибо я решал проблему, как сохранить за собой лучшую в городе работу. Несколько лет назад я вообще отбросил надежду устроиться на работу лучше, чем раскладывать банки на полке супермаркета. Эта — буквально свалилась мне в руки. Удержаться на ней больше года было просто чудом. А в чудеса я не верил, хотя дважды они происходили со мной.
Ну да ладно. Итак, начинать пить было еще рано. Тем не менее я отправился в «Дыру» и, взобравшись на высокий табурет, заказал Сэму «большую» темного пива.
Должно быть, это была первая кружка, которую он наливал в этот день. Пена была слишком высокой. Он взял лопаточку и сбил часть шапки, а затем отодвинул кружку, чтобы пиво отстоялось.
— Знаешь ли ты, сколько стоило пиво во времена, когда я только начинал пить? — уныло спросил я.
— Ага, — ответил он, — пятнадцать центов.
— А теперь целых сорок.
— Ага, — сказал он, вновь подымая кружку.
— А все инфляция, — сказал я обвиняющим тоном. — Правительство должно заморозить цены на товары первой необходимости.
Сэм наполнил кружку до краев и поставил ее передо мной.
— Сколько вы тогда получали? — спросил он.
Я задумался.
— Где-то восемьдесят долларов.
— Вам повезло. А сколько вы делаете сейчас?
— Почти три сотни. — Я взял пиво. — И мне необходим каждый цент. Я единственный человек в мире, который, всего лишь крутанув дверь заведения, ухитряется стать на десять долларов беднее.
— Все уравнивается, мистер Майерс. Знаете, сколько я должен сегодня платить хорошему бармену? Две сотни, и даже тогда он считает, что его ущемляют в правах.
— Ущемляют в правах?
— Ага. У него нет права пользоваться кассовым аппаратом.
— Не говори мне о твоих трудностях. У меня хватает своих.
— Мистер Майерс, вы не знаете, что такое трудности, — сказал Сэм, облокотившись передо мной на стойку. — За просто так вас бы не прозвали Счастливчиком.
— Неужели бы не прозвали, а?
— Нет, сэр. Я так считаю, я должен радоваться, что вы не играете с моими однорукими бандитами. В действительности доходами от них я оплачиваю аренду.
Моя кружка опустела наполовину.
— Должен тебе кое-что поведать, — сказал я. — Знаешь, Сэм, почему я не играю на твоих автоматах?
— Нет. Почему?
— Потому, что я должен сохранять свой имидж. Только никому не говори о том, что я тебе сказал.
Он ждал моих объяснений.
Я погрозил в его сторону пальцем.
— Сэм, удача приходит к удачливым. Когда люди думают, что она к тебе пришла, она действительно приходит. Это вроде как обладать собственностью; Как получать пенсию. И если ты вдобавок обладаешь здравым смыслом, то ты за нее держишься.
Он сморщил некрасивое лицо, осмысливая сказанное.
— Я так считаю, мистер Майерс, — произнес он, — все выравнивается, ну, как в теории вероятности. Возьмите, к примеру, те сто миллионов мужчин в стране. У каждого, в среднем, равные шансы на хорошее и плохое. Но заметьте, я сказал — в среднем. По ходу дела кое-кому из ребят не повезет так, что они пообломают пальцы, ковыряясь в собственных носах. Но, чтобы их уравновесить, существуют такие, как вы. Если бы вы свалились в отстойник, то нашли бы там перстень с бриллиантом, который кто-то уронил и канализацию днем раньше.
