— Почему?
— Потому что постом он, должно быть, особенно хорош. Есть люди для праздников, моя госпожа, и есть люди для печали.
— Но следует ли мне отдавать свою руку человеку, пригодному для печали? — Изабелла свела на переносице тонкие брови. Темно-каштановые, светлее волос. Должно быть, выгорели на солнце, в то время как волосы, надежно упрятанные под покрывала и чепцы, уцелели и сохранили густой, почти черный цвет.
— Для Королевства наступают печальные времена, — сказал Эмерик. — В такие времена тяжело жить с человеком радости, ибо у людей, предназначенных для радости, имеется важный недостаток: они ненадежны.
— Но ведь Онфруа — не таков? — допытывается Изабелла.
— О нет, сокровище, Онфруа совсем не таков. Он серьезен и предан королю…
И сказав так, Эмерик тяжело вздохнул. У него тоже была дочка, Бургонь, настоящее франкское яблочко. Она тоже когда-нибудь подрастет, и сеньор Эмерик столкнется с необходимостью выдать ее замуж. За человека верного и доброго. За человека, способного породить с нею десяток крепких сыновей.
Но даже Бургонь не была ему так дорога и близка, как это королевское дитя, что смотрело на него исподлобья темными, испытующими глазами.
— Ваш брат хорошо позаботился о вас, — сказал Эмерик. — Он нашел вам очень хорошего мужа.
— Но ведь я должна понравиться ему! — забеспокоилась Изабелла еще пуще.
— Вы непременно ему понравитесь.
Она надула губы.
— Не потому, что я — сестра короля, дядя. Я не хочу нравиться только по этой причине.
— Вы не можете не нравиться, — сказал Эмерик. — По любой причине. Впрочем, я могу подобрать для вас несколько новых уборов.
— Да уж, — сказала Изабелла, — давно пора бы уже позаботиться о том, чтобы я выглядела прилично! Если бы вы по-прежнему были камерарием, я бы на вас, пожалуй, разгневалась!
— Боже! — воскликнул Эмерик, падая на колени. — Неужели вы не смилостивитесь?
— Пожалуй, — снизошла Изабелла. — Но это в последний раз, дядя.
Она протянула ему обе руки для поцелуя. Стоя на коленях, Эмерик де Лузиньян взял маленькие, крепкие детские ладошки и поднес их к лицу. Вдохнул их чистый запах, посмотрел на ноготочки, кругленькие, с беленькими пятнышками на мизинце.
— Ну, что вы там возитесь? — сказала Изабелла. — Целуйте, присягайте мне на верность — и ступайте в кладовые. Я хочу быть красивой.
Принцесса Сибилла занималась рукоделием в обществе дам. Все вместе они растянули на раме красивый ковер, изображающий битву рыцарей с сарацинами и чудовищами. Все рыцари мчались, склонившись к гривам коней, выставив копья и щиты с крестами, львами и орлами. Их враги надвигались беспорядочной стеной, размахивая топорами и кистенями, а с их щитов прямо на зрителя рычали пятнистые, лживые пардусы и скакали кривые полумесяцы.
Каждая дама трудилась над своим участком битвы: одна создавала прекрасные щиты, другая вострила копья, третья подковывала коней, четвертая облачала в доспехи всадников…
Сибилла трудилась над фигурами сарацинов, потому что никто не хотел вышивать отвратительную образину, оскаленную из-под шлема.
— Помилуйте, госпожа, я ведь спать не буду, если прикоснусь к нему иглой! — сказала одна из дам, а другая прибавила:
— А я — в тягости; какое дитя родится у меня, если я проведу день над эдаким чудовищем?
— Что ж, — сказала Сибилла, — выходит, все враги достанутся мне одной. Хорошо же, дамы, я покажу вам, как следует обращаться с врагами! Их надобно изучить, разглядеть, впустить в свое сердце, и тогда пропадет всякий страх. Потому что невозможно бояться урода, которого ты сам же и создал.
— Нет, госпожа моя, такое возможно, — возразила первая дама, которая отличалась большой мудростью.
Сибилла махнула рукой.
— Мне все равно, — сказала она. — Вы увидите, какой должна быть королева Иерусалимская!
И она усердно принялась работать, держа голову чуть набок, словно втайне еще и прислушивалась к чему-то. Дамы переглядывались, чего Сибилла не замечала, и у одной даже закралась странная мысль: уж не беременна ли королевская сестра? Чему такому таинственному там, внутри себя, она внимает, если не ребенку? Что зреет в ее чреве?
И тут в зале показался рыцарь. Он вбежал, словно за ним кто-то гнался, но увидел вышивающих женщин, споткнулся и попытался выйти прочь.
— Прошу извинить меня, любезные дамы!
— Нет уж! — закричали дамы, словно сговорившись. — Теперь вы наш пленник!
Они вскочили из-за рамы, на которой остались бездоспешными и плохо вооруженными вышитые рыцари, и бросились к этому сеньору. Они схватили его за руки и повлекли за собой.
— Смотрите, сеньор, какую картину мы вышиваем!
Он глянул краем глаза, а затем — внимательнее. Потому что заметил наконец ту единственную, которая не вскочила и не метнулась к нему навстречу, чтобы пленить.
— Как вы здесь оказались, сеньор де Лузиньян? — осведомилась Сибилла.
— Слава Богу, вы здесь! — сказал Ги простодушно. — Мне показывали ваши покои, но я испугался, что не застану вас… Впрочем, нет, что я такое говорю… Дело в том, что я заблудился.
— Он новичок! Он недавно в цитадели! Это брат коннетабля! — заговорили дамы.
А та дама, что была в тягости, произнесла строгим тоном:
— Я ему не верю. По-моему, он весьма коварен.
— Он коварен! — подхватили красавицы, смеясь. — Но мы будем его пытать! Мы выведаем у него все его замыслы!
— Отличная мысль, — произнесла Сибилла без улыбки. — Как вы ее находите, господин?
— Устрашающей, — сказал Ги.
— Вот и хорошо, — заявила Сибилла. — Идите ко мне. Я заставлю вас во всем сознаться. Кладите руку сюда, на раму.
Ги осторожно протянул руку, так, чтобы не коснуться лица сидящей принцессы, и положил ее прямо на вышивку, так что середина его ладони скрыла оскаленную морду чудища, оседлавшего другое чудище, а каждый палец словно бы увенчался растопыренными лезвиями огромных, причудливо изрезанных секир.
— Для начала я намерена измучить ваш большой палец, ибо он глядит в сторону с таким видом, словно в нем вы прячете самые важные секреты.
Сказав это, Сибилла быстро взмахнула иглой и, наложив два стежка, точно узы, создала первые кандалы — для большого пальца.
— Сознавайтесь!
— В чем? — спросил Ги. — Мне нечего таить!
— Это самый упрямый и самый опасный враг из всех, кого мне доводилось пытать! — промолвила Сибилла.
Дамы дружно рассмеялись и начали предлагать каждая свое:
— Измажем его липким сиропом!
— Накрошим сладких булочек ему под одежду!
— Возьмем с него клятву в том, что он отрастит бороду!
— Да, да, пусть поклянется! — сурово поддержала подруг беременная дама.
— Нет уж, — возмутилась Сибилла. — Это мой пленник, и я желаю мучить его по-своему. Если большой палец отказывается говорить, я возьмусь за следующий. Посмотрите, какое у него дерзкое выражение! Как будто он намерен указать мне на что-то, чего я не замечаю!
— Смерть указательному пальцу сеньора Ги! — закричали дамы.
Ги стоял над рамой и натянутым на ней ковром, чуть согнувшись, в неудобной позе, а Сибилла, посмеиваясь, заточала в шелковую тюрьму указательный палец. Ги посмотрел на свой палец, перетянутый нитками, и всерьез задумался над тем, готов ли расстаться с ним. Ему было жаль пальца. Сколько раз этот палец ковырял в ухе или в носу, да и на рукояти меча сжимался исправно. И шрамик на нем остался — еще с ранних детских лет, когда Ги укусила собака. С этой собакой Ги потом подружился, потому что ее хотели зарубить, а мальчик не позволил. Его удивило, что пес все понял: и свою вину, и то, что за него вступились.
Да, жаль пальца, но придется отдавать его Сибилле.
— Ах, дама, — сказал Ги, — кажется, вы готовы откусить у меня всю руку!
— Если вы будете упорствовать, откушу! — сохраняя суровый вид, ответила Сибилла. — Ну так что же? Будете вы говорить?
— Нет, госпожа, я предпочитаю терпеть неслыханные муки!
— Отлично! — воскликнула принцесса. — В таком случае я лишаю вас среднего пальца. Теперь он принадлежит мне и этому гобелену. Ну как? В достаточной ли мере вы устрашены?
— У меня трясутся колени и прогибается спина, — признал Ги, — однако я по-прежнему тверд в своем намерении не произносить ни слова.
— О, — проговорила маленькая, вертлявая дама, — мне кажется, пора переходить к более жестоким мерам.
Она украдкой показала Ги сладкую булочку и сделала непристойный жест. Ги чуть покраснел и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
Сибилла метнула в искусительницу клубком ниток.
— Говорят вам, он — мой! Я отобрала у него три пальца, а теперь намерена очень жестоко поступить с четвертым. Его называют безымянным. Должно быть, это главный шпион сеньора Ги. Не так ли? — Она посмотрела Ги прямо в глаза, и он увидел в них лютую злость и даже отчаяние.
— Мне казалось, это шутка, госпожа, — пробормотал он.
— Нет, — сказала Сибилла, — я не склонна шутить. — Вы ведь поняли это, не так ли?
— Да, — сказал Ги.
— Ну так что же, — продолжала Сибилла, водя острой иглой над ладонью Ги, — отдадите вы мне своего шпиона? Учтите, мы теперь знаем, как он выглядит, так что ему не удастся больше следить за нами незамеченным.
— Забирайте и его, — молвил Ги. — Сдается мне, дама, скоро вы отберете у меня всего меня, вместе с потрохами.
