— Объяснитесь! — проговорил Фома Эрар и встал прямо перед лошадью Ги, широко расставив ноги — так, словно собирался простоять здесь весь день и, если понадобится, всю ночь.
— Ладно. — Ги наклонился к нему с седла. — Армия, которая стоит за моей спиной, — последняя наша армия. Если Саладин ее уничтожит, у нас больше не будет сил отгонять его от границ. Клянусь тебе, Фома Эрар, я не трус. Я знаю, что я сделал и для чего. Мне нужно было отогнать Саладина от сердца Королевства. Ты меня понимаешь?
Фома Эрар сказал:
— А мои посевы погибли и погибнут снова. Я считаю вас трусом, монсеньор.
— В таком случае, — сказал Ги, — мне придется вызвать тебя на поединок.
Но Эрар и здесь не дрогнул.
— Как же вы будете со мной сражаться, мой господин, если вы верхом, а я без коня?
— Я буду биться с тобой пешим, — сказал Ги.
— Я ведь дерусь оружием простолюдинов, — добавил Эрар, показывая на небольшой топор на длинной рукояти.
— Что ж, я буду сражаться против оружия простолюдинов, — сказал Ги.
С этими словами он спешился, двигаясь очень осторожно, чтобы не зацепиться и не упасть. Он знал, что среди тех, кто стоит сейчас у него за спиной, многим доставит удовольствие посмеяться над выскочкой. Ги был без доспеха, но в кольчуге, как и его противник.
Фома Эрар поднял топор и улыбнулся.
— А если я убью вас, монсеньор?
— Тогда тебя, должно быть, повесят, Фома Эрар, — сказал Ги.
Фома засмеялся и набросился на Ги.
Лузиньян знал, как будет драться его противник. Эрар был ниже ростом и шире в плечах. Кроме того, ему нечасто приходилось участвовать в сражениях. Кольчуга на нем — не его собственная. Должно быть, некогда она принадлежала Эрару-старшему, который спит в этой земле и одновременно с тем хмурит брови с небес, наблюдая за своим отпрыском.
Ги легко ушел от первого удара. Он не спешил атаковать. Сперва ему хотелось, чтобы Фома устал и начал сердиться. Второй удар прилетел сбоку, и Ги отбил его мечом. Третий опять обрушился сверху. Ги отскочил, и топор попал в пустоту. Эрар неловко развернулся вслед за своим оружием, и налетел прямо на Ги. Лузиньян ударил плашмя по кисти, сжимающей рукоять топора. Второй удар выбил топор на землю.
Ги сказал:
— Прошу тебя, Фома Эрар, позволь нашей армии пройти по этой дороге, иначе мне придется тебя убить.
Фома Эрар посмотрел на свой топор, лежащий на земле, и ничего не ответил.
— И я не трус, — добавил Ги совсем тихо, так что его слышал один только Фома.
Тогда Фома встретился с ним глазами.
— Вы слишком красивы для войны, монсеньор, — сказал он. — В этом все дело. Почему вы не побоялись сражаться пешим против топора?
— Я ведь победил, — напомнил Ги.
— Почему? — повторил Фома Эрар.
— Потому что я — младший сын, — сказал Ги. — Потому что мой род небогат. Потому что я рос среди таких, как ты, пока мои братья готовились стать важными сеньорами. Тебе довольно ответов или ты хочешь узнать еще что-нибудь? Я не трус, Фома Эрар! Пусти меня!
С этими словами он повернулся к побежденному спиной и начал карабкаться на коня. Кто-то помог ему, подставив руки. Когда Ги метнул взгляд в сторону этого услужающего, он снова встретился со знакомыми глазами. Глаза моргнули, потом глупо округлились, и человек бросился бежать. Он вильнул среди прочих и исчез за их спинами прежде, чем Ги успел его окликнуть.
Армия медленно двинулась дальше.
Ги ехал, подставляя лицо солнцу. Был октябрь, дышалось приятно. Когда Ги было семь лет, старший брат Жоффруа привел его на высокий холм, обрывающийся к реке, и сказал: «Если ты не трус, то сейчас же прыгнешь в реку». Ги смотрел на воду, которая пенилась далеко внизу, и часто дышал. Он до сих пор помнил это ощущение — неизбывного ужаса. За спиной — старший брат, насмешливый и безжалостный, а впереди — пропасть и река.
«Ну что? — спросил Жоффруа и засмеялся. — Ты прыгнешь? Или ты трус?»
Ги вдруг понял, что Жоффруа хочет его смерти. Он видел, как на красивом скуластом лице брата появилось жадное выражение: Жоффруа хотел почувствовать, как это бывает — когда рядом умирает человек. Должно быть, это он убил собаку. Теперь ему охота посмотреть, как погибнет брат.
Ги оттолкнул Жоффруа и бросился бежать. Старший братец громко хохотал ему в спину и кричал: «Трус! Ги — трус! Трус!».
«Я не трус, — шептал Ги на бегу. — Вовсе нет, я не трус.»
Спустя десять лет Ги все еще помнил этот случай и однажды спросил Жоффруа — уже восемнадцатилетнего: «Скажи, почему ты хотел меня убить — тогда, на обрыве?» Жоффруа не помнил. Он не помнил, как водил братца к реке, как пугал его и дразнил. Но Ги смотрел так ясно, с такой готовностью простить — что бы ни сказал ему брат, — что Жоффруа не решился открыть правду. Поэтому он проворчал: «Вовсе я не хотел убивать тебя. Просто такое испытание. Ты ведь прыгнул, и ничего с тобой не случилось, верно?» Тогда Ги понял, что Жоффруа действительно ничего не помнит.
«Нет, — подумал регент Королевства, — я не трус. Но сейчас странное время, когда любое решение, какое бы я ни принял, окажется ошибочным. И будь на моем месте кто-нибудь другой, он оказался бы в такой же точно ситуации. Боже, помоги нам! Господи, дай мне добрый совет!»
— Я хочу участвовать в кампании! — в перерывах между приступами кашля кричал король.
Двое врачей — орденский брат и старик Давуд, привезенный некогда из Египта, — в два голоса уговаривали его величество успокоиться.
— Я еще могу поправиться! — говорил он, кашляя и плача. — Я хочу встать на ноги! Давуд, скажи мне: ведь зрение вернется ко мне, если проказа меня оставит?
— Потеря зрения является следствием болезни, которая в своем развитии… — пробормотал Давуд.
Из глубины своей боли, как из гробовой пещеры, король кричал:
— Я хочу снова сесть на коня! Мне нужно увидеть, как они бегут, сарацины, как они отступают передо мной! Назови средство — любое средство, чтобы исцелиться, Давуд! Ты должен это знать. Если понадобится содрать с моего лица всю кожу — сорви ее, слышишь?
— Мой господин, возможно, лучше тебе изменить климат, — сказал Давуд. — Здесь слишком жарко. На побережье, на севере… например, в Тире… Там гораздо лучше. Ты страдаешь, потому что у тебя затруднено дыхание, однако это страдание можно облегчить…
— Тир? — сказал король резко. — Отлично!
И велел призвать к себе регента, Ги де Лузиньяна.
Ги находился в Иерусалиме — он только вчера возвратился из Самарии. Сибилла ждала его с тревогой. Она слышала разговоры о том, что регент не вступил в сражение и постарался избежать прямого столкновения с войсками Саладина, потому что регент — трус. Сибилла боялась встречи с опозоренным человеком. Вдруг она перестанет любить его?
Но он появился перед ней совсем не так, как она ожидала. Загорелый, горячий, уставший, с прямым и ясным взглядом, способным смутить даже Фому Эрара, он протянул к ней руки и прикоснулся к ее губам теплыми, гладкими губами.
— Боже! — сказала Сибилла, обхватив его обеими руками. — От вас пахнет солнцем!
А про себя подумала: «Все, что говорили о моем муже, — клевета».
Ги обвел пальцем нежный овал ее лица.
— Вы снова в тягости, жена, — сказал он.
— Как вы догадались?
Он засмеялся. Сибилла чуть прикусила губу:
— Что, лицо изменилось?
— Немного.
— Скажите сразу — расплылось.
— Вот именно, — сказал Ги.
Сибилла выпустила когти.
— Говорят, вы одолели какого-то мужлана с топором.
— Обо мне многое говорят, любимая.
— Но это правда?
— Не знаю, — сказал Ги. — Когда я вижу вас, я знаю только одно: что люблю вас. Ничего больше.
— По-вашему, — медленно проговорила Сибилла, — этого довольно, чтобы спасти Королевство?
— А что говорит ваш брат?
Она помрачнела, вывернулась из его объятий.
— Мой брат умирает. Ему больно.
— Он желает меня видеть?
— Господи! — воскликнула Сибилла. — Он желал бы видеть что угодно, лишь бы видеть.
Ги покраснел.
— Вы поняли, о чем я спрашивал.
— Да, — сказала она. — Да, он хотел, чтобы вы немедленно явились к нему. Расскажите ему о кампании. О Саладине. О ваших решениях. Расскажите во всех деталях, чтобы он мог представлять себе, как происходили события. Ничего не упускайте, для него это важно.
— Вы любите его? — спросил Ги.
— Он наш господин, — ответила Сибилла. — У нас никогда не было времени любить друг друга. Он был младшим братом, понимаете? У него были какие-то товарищи, дети баронов и сержантов, мальчики — маленькие звереныши, с которыми он возился и дрался целыми днями. А потом, когда узнали, что он болен, у
