него не стало никаких товарищей. В те годы я с ним почти не встречалась.
— А после?
— После… После смерти короля Амори, вы это хотели узнать?
— Да.
— Младший брат заменил нам с сестрой отца. Вы можете себе представить дружбу с отцом?
— Нет, — сказал Ги.
— Вот и я не могу… Ступайте же, он вас зовет.
Она поцеловала его в лоб — Сибилла ведь была старше своего мужа на целый год! — и отправила к королю.
Король закричал сразу, едва лишь Ги вошел:
— Регент! Рассказывайте, как вы упустили Саладина! Рассказывайте, как из-за вашей трусости он сжег весь урожай в Самарии и удрал!
— Нам удалось сохранить армию Королевства и… Саладин ушел в Дамаск.
— Ничего подобного! — захрипел король. — Дамаск? Дамаск? — Он кашлял и выкрикивал это слово, как проклятье. — Он в Дамаске? Нет, дурак, он не в Дамаске! Он — в Краке! Он осаждает… он осадил Крак! Вернулся и осадил Крак!
Ги молча смотрел, как король сражается с кашлем и яростью.
Затем Болдуин сказал:
— Я хочу Тир.
— Простите, государь, я не вполне понял ваше желание, — сказал Ги удивленный.
— Тир! — повторил король. — Я должен жить там. Так лучше для моего здоровья. Отдайте мне Тир. Заберите Иерусалим, охраняйте его, а мне отдайте Тир.
— Государь, — сказал Ги, — сейчас это невозможно… Придется перевозить двор, менять гарнизон. Госпитальеры…
— Вы не слышали? — перебил король. Он сорвал с лица покрывало и слепо уставился чуть в сторону от регента обезображенным, страшным лицом. — В Тире свежий воздух, полезный для моего здоровья. Вы меня понимаете? Вы видите меня?
— Да, — тихо сказал Ги. — Но отдать сейчас Тир я не могу, потому что…
— Вон, — сказал король. — Убирайтесь отсюда вон.
Ги попятился. Король водил из стороны в сторону невидящим лицом и хрипел:
— Трус! Предатель! Убирайтесь вон! Слышите меня? Я лишаю вас власти!
Ги повернулся и быстро вышел.
Раймон Триполитанский примчался к племяннику мгновенно — едва лишь до него донеслась первая весть о том, что тот намерен отобрать регентство у Ги де Лузиньяна.
— Он здесь! — сказал королю брат Ренье, и граф Раймон, сметя тамплиера в сторону, ворвался в королевские покои.
— Дядя! — закричал Болдуин, бросаясь к Раймону и останавливаясь в нескольких шагах от него. — Дядя! Он оскорбил меня! Мне нужен Тир — понимаете? — для поправки здоровья, потому что здесь я совсем не могу дышать, а он мне отказал!
Не колеблясь ни мгновения, Раймон протянул руки и коснулся трясущихся плеч молодого человека.
— Не плачьте, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Вы получите все, что вам нужно!
— Дядя, — всхлипывал Болдуин, — заберите меня из Иерусалима… Я хочу, чтобы Сибилла разошлась с этим человеком, который лжет…
Раймон слушал тихий, задыхающийся голос и слышал совсем другое. «Дядя, заберите меня обратно, в детские годы, когда болезнь еще не слишком досаждала мне. Сделайте так, чтобы я не умер».
Регентство Раймона — регентство детских лет, когда еще все можно было решить, исправить, повернуть в правильное русло. Сейчас Болдуин хотел укрыться в тех годах, словно в безопасном убежище.
«Для вас больше нет безопасного убежища, мой государь», — подумал Раймон, глядя на короля и в кровь кусая себе губы. А вслух сказал:
— Разумеется, вы тотчас получите Тир. Изменника и труса Лузиньяна, который посмел вести себя так, словно он уже сделался королем, надлежит лишить регентства и жены, а для Сибиллы подыскать надлежащего мужа.
— И она никогда… никогда не станет королевой! — добавил Болдуин. — Проклятая дура, она обманула меня своей похотливостью, а я принял обычное вожделение за великую любовь.
— Да, — сказал Раймон, — да.
— Я не побоюсь, — твердил Болдуин, — не побоюсь. Они еще все заплачут от горя!
— Да, — повторил Раймон.
— Позовите секретарей… Кто там? — вскинулся король, ощутив чужое присутствие.
— Здесь брат Ренье, — сказал Раймон.
— А, — король махнул рукой и тотчас успокоился. — Ну так пусть он позовет… Вы меня слышите, брат Ренье?
Болдуин вдруг перестал жаловаться и дрожать и заметался по комнате. Он распоряжался, требовал, звал секретарей, топал ногами, когда те запаздывали, и диктовал быстрым, бешеным шепотом. Не смея переспрашивать, они записывали — кто сколько успел, чтобы потом сличить записи и вывести королевский указ.
Все это время Раймон безмолвно сидел в углу. Брат Ренье украдкой наблюдал за королевским дядей. Граф Триполитанский не мешал тамплиеру, с усталым величием представляя тому на обозрение свою фигуру.
Пятьдесят лет, и каждый прожитый год из этих пятидесяти — как на ладони: сражения, плен, регентство, женитьба… а поговаривают еще о пиратах и шпионах, что едят из рук Раймона. Раймон слухам не препятствовал. Пусть говорят, что хотят. Раймон, граф Триполитанский — такой же прямой потомок короля Болдуина де Бурка, как и Амори, отец нынешнего Болдуина.
Брат Ренье неслышно приблизился к Раймону. Граф поднял голову, глянул на тамплиера равнодушно.
— Что вам нужно? — спросил он, поскольку брат Ренье не спешил начинать разговор.
— Вы любите его? — спросил брат Ренье.
— Какое вам дело?
Брат Ренье проговорил:
— Сдается мне, вы, сеньор, сильно озабочены тем, как бы вам прибрать к рукам Королевство.
— Я отдал бы Королевство кому-нибудь помоложе себя, — промолвил Раймон, — да только не вижу никого, кто сумел бы удержать его. Видит Бог, мне от такой заботы не слишком много радости.
Но глаза выдали его — блеснули.
Брат Ренье грустно ответил:
— У нас, сеньор, теперь другая важная забота: наш господин должен умереть прекрасно, как король. Может, ради этого Бог и помилует всех нас и Королевство.
Раймон вздрогнул всем телом, как будто его ударили: в таких выражениях и таким печальным тоном сарацины говорят о покушении на жизнь какого- нибудь владыки. Ах, как печально, что такой человек должен покинуть наш мир, однако иного способа нет.
Но брат Ренье имел в виду нечто совсем иное. Он не отвел взгляда, когда Раймон уставился на него расширенными глазами, и прошептал еле слышно:
— Пусть капризничает.
Эмерик заставил Ги пересказать весь разговор с королем, до последнего слова. Затем, не тратя времени на объяснения и разговоры, схватил брата за руку и потащил к Сибилле.
— Где Мария? — спросил он у невестки, даже не поздоровавшись. — Где ее няньки? Забирайте девочку, прихватите деньги и какие-нибудь тряпки и бегите из города.
Сибилла покачала головой.
— Ах вы, рыжая лисица, брат! — сказала она коннетаблю. — Что у вас на уме?
— Я лисица, — не стал спорить Эмерик, — а вот ваш брат король, дорогая сестра, — истинный лев. И этот лев проснулся и ревет, ощутив на своей шкуре смертельную рану. Он отберет у Лузиньяна регентство, но на этом не остановится: его лапы с когтями бьют по всем направлениям и слепо рвут все, с чем ни соприкоснутся.
— Но чем я так прогневал его? — спросил Ги. — Сейчас нельзя отправлять короля в Тир, это опасно, и, кроме того, со стратегической точки зрения…
— Боже, помоги мне, мой брат — дурак! — закричал Эмерик. — Почему молчит ваше сердце? Сдается мне, ни к чему, кроме собственной любви, вы не чутки, а это опасно! Почему вы утратили слух? Вы должны слышать, как в глубине Вселенной оползает малая песчинка, и все ваше естество должно тотчас изменяться, чтобы дышать в такт этому тихому движению… Слышите вы меня? Король просит Тир! Вы обязаны были дать ему Тир! Вы должны были упасть перед ним на колени и умолять взять себе Тир! Как вы посмели возражать Болдуину?
— У короля всегда был очень ясный рассудок, — сказал Ги. — Он должен был понять.
— Он ничего не должен! — сказал Эмерик. — Он имеет право желать Тир и получить Тир в любое мгновение, когда только захочет.
— Но ведь он сам, когда назначал меня регентом…
— Болдуин — умирающий юноша. Болдуин — король, он ваш господин. Вы не должны были говорить ему «нет».
Ги закрыл глаза. Он никогда не думал о короле как о своем ровеснике. Как о мальчике, который уже десять лет смотрит, как делается все более уродливым и немощным его тело. Ги знал, что король умирает, но не представлял себе, насколько скоро это должно произойти. Король, как всякий отец, представлялся ему вечным и могущественным властелином, сколько бы ни твердили о его юности и смертельной болезни.
— Вы должны немедленно покинуть Иерусалим, братец мой змееныш, — сказал Эмерик. — Больше вам ничего не остается. Забирайте жену и девочку и
