органов.
Ева вышла в большую комнату и с удовольствием уселась на диван у круглого стола с вышитой скатертью под большим круглым абажуром. Тикали неспешно и уютно старинные ходики. Волков принес чай.
— Я говорила только что с Куриным, дело у него, конечно, гиблое. Я думаю, надо помочь человеку.
— А я что говорил! — Волков стал есть жадно, у рта краснело варенье.
— Понимаешь, Волков… — Ева все еще не была уверена, что поступает правильно, поэтому медлила. — Дело такое…
— Ладно, ты у нас принципиальная и ответственная, давай я скажу, что надо с этим Куриным делать, а ты головой кивай, на всякий случай. Ну, например, можно раскопать много интересного частным образом на его руководителей и подоить их немного. Но это под вопросом, вдруг разнервничаются. Еще, например, можно помочь Курину выйти на волю, тут финансовая выгода сразу и наверняка, а его потом пришьют свои, и все.
— Считай, что я киваю, — сказала Ева, глядя внимательно Волкову в лицо.
— Не смотри на меня так, меня это раздражает. Значит, что делаем? Будем вести его на освобождение под залог или на побег?
— Побег, — сказала Ева чуть слышно.
— Вот и ладушки. — Волков, довольный, прижмурился по-кошачьи. — А у меня к тебе пара вопросиков назрела, так сказать, по-дружески побеседуем. Мне тут Гнатюк показал результаты обследования у психолога. Плохие результаты, скажем прямо, никудышные… Получается, что я — тип крайне неуравновешенный, с комплексами и вообще не на своем месте.
— А… это, — Ева слегка улыбнулась, — психолог сработала… Она ничего, профессионал, меня сразу раскусила. Я профессионально опасна, знаешь?
— Да я ведь к чему веду. Она использовала в своей докладной некоторые факты. Вроде как вы друзья с ней?
— Да, она мне симпатична, и что с того? Волков, спроси прямо.
— Она написала о несоответствии природы… как же там… природы моих увлечений восточными единоборствами и выбранной профессии. Вроде как получается, что, имея профессиональные навыки в одном, я не должен работать в другом. Я должен быть абсолютно неагрессивен.
— Ты не можешь сознательно применять свои навыки для нападения и вообще нападать первым, это имеется в виду?
— Да, а в силу профессиональной необходимости мне нужно иногда применять силу, потом она намекнула на отклонения… короче, она написала, что у меня должны быть в этой связи некоторые отклонения, например трупобоязнь или неоправданная жестокость. Вот я и подумал.
— Что я рассказала про морг? Нет, Волков, такие темы мы с ней на досуге не обсуждаем. У нас есть о чем еще поговорить. Просто она профессионал, поверь в это, и все.
Волков смотрел пристально, не мигая. Верхняя губа у него приподнималась, когда он забывался. Ева чувствовала, что он не верит, ищет в ее лице малейший намек на насмешку или жалость. Она вздохнула и посмотрела на него грустно-грустно.
Однажды утром, разглядывая сквозь кружевную занавеску бледный октябрьский день, Стас подумал, что умирает. У него отекли руки и ноги, дышать стало тяжело, живот раздуло.
Наталья, стоя над Стасом и откинув толстое одеяло, смотрела на него жалостливо, называла «лапушкой», обещала баньку.
Стас выполз из кровати с трудом, натянул махровый халат, посмотрел в окно, как дымит небольшой бревенчатый домик неподалеку.
— Мне плохо, — сказал он тоскливо.
Наталья велела охраннику отнести Стаса в баньку, что тот и сделал, перекинув его через плечо. Стас охал и постанывал. В баньке его положили на лавку. Закрывая глаза, Стас начинал плыть в пространстве — так у него бывало от некоторых слабых наркотиков. Он услышал, как кто-то задирает халат и проводит ласково по ягодицам.
— Не надо, — сказал Стас неуверенно, — я все равно умираю.
Большая белая лошадь пришла и стала рядом. Его продолжал гладить сзади кто-то мягкий и хороший, потом чуть подвинул ногу и пробрался рукой к интимным местам. Лошадь приподнялась над полом, Стасу показалось, что она подвешена над ним, что из угла смотрит знакомый глаз кинокамеры и кто-то входит в него, почти нечувствительно, но неудобно… Кто-то холодный.
Рыжий секретарь с изумительным голливудским профилем завтракал с Федей, перечисляя наскоро необходимые дела.
— Около девяти встреча со служивыми людьми, последнее обсуждение по поводу тюрьмы, у меня так записано, но подробностей не знаю.
— Я знаю. Дальше.
— После этого разговора мы должны найти турков, их четверо, приехали на днях, и обсудить все конкретно с ними. Они хотят в день побега и улететь. Если первая беседа пройдет плохо, мы должны бегать от турков, пока не договоримся накрепко со служивыми.
— Я договорюсь.
— Гирю с деньгами поймали в аэропорту, улетал в Германию, был Зигфридом Шенфелем. Очень натурально лепетал по-немецки и возмущался. Этот парень, которого мы наняли на Гирю, даже чуть не поверил, извиняться начал.
— Что за парень?
— Частник, ловит за десять процентов от суммы.
— Да… кстати! Что там с Королем, который сидит?
— Король. Слушание дела через пару дней. Ничего серьезного, я думаю, не будет. Макс уже подготовил ему встречу. Думаем, что его освободят с суда, Макс нанял похоронный катафалк с венками, будет встречать.
— Он мне нужен. Как только выйдет, чтоб сразу был у меня.
— Еще несколько мелочей. Киношник, который трюк устроил, от обжорства с непривычки распух. Его ваша жена потащила в баньку и делает ему клизму. Он, оказывается, ни разу за эти дни не был в нужнике по серьезному, кричал, что помирает.
Федя закашлялся и вывалил изо рта все в тарелку.
— Ее забавы меня не касаются! — заявил Федя, утеревшись, потом подумал и спросил:
— Что, нравится ей киношник?
Секретарь молчал, глядя на Федю спокойно и удивленно.
— Это я так просто, для интересу!.. Мне надо, чтобы он тут повертелся еще с недельку, есть некоторые мысли по поводу его талантов и побега. Ежели эти мысли у меня оформятся, я с ним поработаю, а не нужен будет, наградить надо и выгнать. Что ему было надо?
— Он искал своего работника, оператора. Зовут его Ангел, болен на голову и в бегах. Я уже пустил информацию по нашим каналам, его ищут.
— Ну?! — удивился Федя. — А за что в бегах?
— Макс говорит, убивает кого ни попадя колом в грудь, спасает мир от вампиров.
— И какой только погани на свете не водится! — сказал Федя и вдруг перекрестился на иконку.
Стас шел по горе вверх, все вверх и вверх, он нес на спине огромный крест, а все желающие истязали его розгами и проволокой.
— Я сын человеческий! — кричал Стас, пытаясь объяснить, что его спутали с кем-то.
Горячими волнами накатывал нестерпимый дух травы и смерти.
Наталья в мокрой, облепившей ее легкой рубашке парила Стаса сразу двумя вениками. Сначала гнала горячий воздух над распластавшимся телом, потом стегала его нещадно и от души. Распустившаяся коса тяжелым золотом лежала на ее спине, мокрые колечки взметались у потного лица.
Наконец, уставшая, она стащила рубашку и села на лавку. Покрышкин не подавал признаков
