— Лепта, подаяние, улов, хабар! — выстрелил очередь синонимов Колчак.
— Это сбор средств! — объявил Шурка, поддавая вибрирующих модуляций, по смыслу соответствующих разрыванию тельняшки на груди. — Как бывало — подписка населения на новый истребитель! или… броненосец!
— О, где бы взять приличного истребителя на вас на всех!..
Но по дороге от метро Шурка успел продумать линию защиты. От страха выдумка дозрела до правды.
— Это же для «Авроры»! За кого вы меня принимаете! Нам же нужны деньги! ремонтные работы! хозспособом! ударники для пушек!
— Дисбат!!!
— Ударники для орудий! где взять! а еще снаряды! элеваторы!
— Ударник коммунистического труда! В зад и в глотку! В дисбат!!! Какие еще на хрен ударники?! попрошайка, хам… мошенник!
Шурка прибег к бессмертной системе Станиславского: умер от оскорбления.
— Расстреливайте, — сказал он. — Я пошел для корабля на это, что, не унижение?., и вы после этого…
— Одну минуту, — подал голос забытый на диванчике Мознаим. — Ты хочешь сказать, что ударник бакового орудия — твоя работа, что ли?
— А чья еще?
Произошло молчание. Ольховский осознавал столь простое объяснение чуда, беспокоившего его, но и вдохновлявшего, и не мог так сразу смириться. Мознаим соображал, не воспользоваться ли подходящей обстановкой к своей пользе и раскрыть происхождение мазута, но решил пока воздержаться. Колчак же детально вообразил последующие действия реставратора, учитывая его реплику о снарядах, и пожелтел. По направлению и углу возвышения ствола бакового орудия снаряду полагалось вмазать куда- нибудь по Московскому вокзалу и площади Восстания — и символика тут ни при чем, голая баллистика.
— Почему не доложил? — трибунальским голосом просвистел он. — Почему самодеятельность?..
— Стеснялся… — бессмысленно ляпнул Шурка.
— Чего стеснялся?!
— Хотел проверить…
— Что?! Что проверить, кретин?! Уебище, ты же дебил!
— Думал, сюрприз…
Ольховский истерически рассмеялся.
— О Господи, — вытер он слезы. — Списать тебя, что ли…
— Товарищ капитан первого ранга! Не надо!
— А пил зачем, болван? Братался с народом?
— Для храбрости… от стыда… — с исключительной искренностью сказал Шурка.
— До принятия окончательного решения — под арест. Скажи дежурному, чтобы запер тебя в носовом артпогребе. Нет! Лучше в кормовом… от греха подальше.
Денег на столе оказалось сто шестьдесят два рубля семьдесят копеек, две финских марки, одна немецкая, один английский фунт и один монгольский тугрик, который можно было не считать.
— Подписка на броненосец, говорите… — прищурился Ольховский. — Будем считать, что здесь десять долларов. Один человек, тридцать дней — это триста долларов в месяц. Ничего, да?
— Ни хрена себе, — сказал Мознаим.
— Умножить на двадцать человек — это шесть тысяч баксов в месяц!
— Не может быть!.. — сказал Мознаим.
— Да вы тут помешались на арифметике, — сказал Колчак.
— Спокойно, — сказал Ольховский и опустил артистически растопыренные пальцы на стол, как на клавиатуру. — Значит, так. Виталик, вот тебе стольник, сбегай возьми бутылку и закусить. По дороге боцмана отправь ко мне!
Преступление и наказание сочетались в традиционной русской пропорции. Изобретатель и инициатор сидел под арестом, радуясь, что легко отделался, а намеревающиеся использовать его открытие гонители пили в комфорте на его деньги и обсуждали, как развить полезное начинание.
Боцман получил приказ обеспечить к утру изготовление двадцати ящиков по данному образцу.
— На борту остаются кок, вахтенный у трапа и вестовой, — резюмировал Ольховский. — Остальных матросов — в город! Это сколько — семнадцать? И пару мичманов.
Ящики решили снабдить замками, а матросам при них — запретить пить под страхом повешения на реях.
— Товарищи офицеры — за успех!
Колчак съездил в книжный и купил план города.
— Отмечай: у Дома книги, у Эрмитажа, Московский вокзал, Витебский, Финляндский, Балтийский, у Гостиного, метро Парк Победы, Техноложка, так — Кузнечный рынок, Сенной…
Городской пейзаж украсился и обогатился свежим оттенком нарядной военно-морской ноты, органично растворившейся в движении толп. Матросы были в отутюженном параде и снабжены командировочными предписаниями — претензий не предъявляли ни комендантские патрули, ни милиция, ни бандиты: дело служивое. Что может быть естественнее на сегодняшних улицах, полных беженцев, переселенцев, погорельцев, защитников животных и инвалидов всех войн от Цусимы до Чечни.
Чтоб служба медом не казалась, им был определен план: пятнадцать баксов за смену. За невыполнением следовал втык и угроза дисциплинарных взысканий. Колчак на своих «жигулях» объезжал город, контролируя наличие на постах.
Однако металлическая мелочь на пиво и сигареты вытряхивалась через верхнюю щель за углом или в подъезде.
11
Выяснилась характерная вещь — один нищий может содержать двух-трех квалифицированных рабочих. Новая экономическая политика сулила самые оптимистические перспективы. Ольховский мотался по стихшим в депрессии судоремонтам, вербуя бригаду мастеров и заказывая оборудование.
Колчак с амнистированным Шуркой поехал в Каменку. «Жигули» заправлялись на корабельные деньги, собранные Шуркиным способом, и это создавало между каперангом и старшиной атмосферу некоей неприятной обоим демократии…
В Каменке им без труда указали дорогу на Бобочино. Через десяток километров узкого лесного проселка, пружинящего под колесом обнаженными корнями сосен, они уткнулись в шлагбаум КПП.
— Начкара позови, — бросил солдатику Колчак, не вылезая из машины.
Выбравшийся из караулки сержант, которого сухопутный военный сразу определил бы как деда, при виде флотского офицера подумал, стоит ли застегнуть воротничок, и не стал.
— Нам на артсклады, сержант, — сурово сказал Колчак.
— Это вы не там свернули, — с ненаказуемой мерой фамильярности по отношению к чужому офицеру отвечал сержант. — Вам в Каменке надо было за Домом культуры на развилке направо свернуть, а вы налево поехали…
Через три минуты военная тайна расположения артскладов Краснознаменного Ленинградского военного округа была выдана с потрохами. Отчаявшись стать находкой для шпиона и развращенный журналистами, военный давно валит всё всем подряд.
Территория складов была обнесена бесконечной колючей проволокой, за ней тянулся бетонный забор, пропадая вдали, а на него накатывался крепостной вал земли, обсаженный дерном. Там, внутри, мегатонный город, распланированный квадратно-гнездовой обваловкой на бесчисленные кварталы
