разгромом.
— Со времен Платона, — сказал он, — весь диапазон мудрости, а также схоластики, казуистики и словоблудия между солипсизмом и объективным материализмом сводится к английскому анекдоту про официанта, который в ответ на жалобу клиента, что невозможно различить, чай ему подали или кофе, резонно возражает, какая тому в этом случае разница?
— Но знать-то хочется!..
— А знание поступков не отменяет. Можно знать, можно не знать, всего все равно знать не будешь — а действовать все равно надо.
— Зачем?
— А затем, что без этого жизни нет. Инстинкт. Ты жить хочешь? Ферзь Е5, шах!
Сметя второго и последнего докторского слона, Беспятых продолжал:
— Ты в Бога веришь?
— Вряд ли. Скорее нет.
— Откуда он взялся?
— По идее, он был всегда.
— Откуда ты это знаешь? Внимание: честный ответ.
— Гм. В общем, товарищи посовещались и решили.
— Именно! Посовещались и придумали. Занесли резолюцию в протокол: Бог есть. И что же они придумали? Они придумали, что Бог их придумал. Секешь поляну? Они придумали его, а он, в свою очередь, для этого придумал их, то есть нас. Так что мы с Всевышним квиты. Он — нас, мы — его. Это называется дуализм. Правда, невосточному человеку это понять трудно. А если вполне серьезные люди, нас с тобой образованнее и даже, возможно, умнее, вполне допускают, что Бог — сам Бог! — существует лишь в нашем воображении, нет ничего логичнее допуска, что и мы, в свою очередь, существуем лишь в воображении Всевышнего. Как эйдос, скажем. Это как минимум справедливое допущение. И если между нами и Ним затесался какой-то, как ты называешь, «автор», — это абсолютно ничего не меняет ни в картине мироздания в принципе, ни в нашей с тобой жизни в частности; это его, «автора», как ты выразился, личное горе и личные сложности. А нам и своих выше крыши хватает. На самом деле интереснее другое.
— Что?
— Да одна простая вещь. Что ничто не возникает само по себе и ничто не происходит изолированно. В линейный детерменизм Лапласа даже Бог встраивается, и Гейзенберг ничего тут по сути не отменял.
— Что?..
— Да взять хоть это приключение наших байстрюков в обменнике. В результате, вполне вероятно, две кучки бандитов перешлепают друг друга, произойдет какой-то передел владений, новые люди втянутся в бригады, поскольку свято место пусто не бывает, а какие-то пацаны поверят в действенность благородства и захотят, возможно, раздавать деньги пенсионерам, и кто-то из этих пенсионеров проживет дольше и чему-то научит внука, и так далее… Короче, круги по воде. Только вместо брошенного в пруд камня — не камень, а шесть тысяч тонн нашего крейсера, который движется сейчас с севера к сердцу огромной страны — и каждый сантиметр, который он преодолевает в сопротивляющемся пространстве, сопровождается все новыми и новыми расходящимися кругами следствий, хотим мы того или нет.
— Ясное дело, — сказал доктор. — Декабристы разбудили Герцена, и вот мы здесь. Вам мат, герр лейтенант!!! Гони шпалер!
— Отдыхай, — посоветовал Беспятых. — Я на него не играл.
— Как не играл?!
— Так не играл. Моего согласия не звучало. Это все ваши вздорные фантазии, герр доктор. Сидеть, клистирная трубка!
12
— Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться.
— Чур меня! Сгинь, нечистая сила!
— Старшина второй статьи Бубнов! Разрешите обратиться!
— Устал я от тебя, Шура!.. От твоих обращений я лысею и валерьянку пью. Что еще?
— Через полчаса, согласно речному атласу, проходим деревню Тюкавкино.
— Не препятствовать. Пусть живет деревня Тюкавкино, ее счастье.
— Там у матроса Бохана мать живет.
— Здоровья ей и многих лет жизни.
— Он ее два года не видел.
— Догадываюсь. Матросу Бохану передать мое сочувствие.
— Товарищ командир, судовой комитет обращается к вам с ходатайством.
— Отказать.
— На полчаса отпустить матроса Бохана в увольнение, на побывку.
— Мы на ходу. На месте отпустил бы на трое суток.
— На полчаса остановиться, товарищ командир.
— Да что за бар-рдак наконец!!! Налево кру-гом!
Комитет, он же Р. В. С., в составе свободных от вахты, собрался на любимом камбузе и стал думать: ставить ли дело на принцип, или хрен с ним, с Боханом, не больше других ему надо. Тихий и туповатый Бохан никого особенно не заботил, и когда он сказал ребятам, что вот бы на час остановиться здорово было, он отнюдь не надеялся, что ради него станут стопорить крейсер. Но ребятам захотелось сделать корешу приятное, и одновременно продемонстрировать не только свою человечность, но и возможности, власть. Всем идея понравилась. И вот их благой порыв пресечен на корню.
Присутствие здесь же обсуждаемого Бохана было психологической ошибкой комитетчиков. Вникая в доводы за и против, матрос Бохан возвышался в собственных глазах как фитура, заслужившая находиться в центре внимания и страстей. И размеры неправедно причиненной ему обиды возрастали по мере продолжительности речей.
— Пора уметь себя поставить, чтобы считались с комитетом! — настаивали одни.
— Да ладно, зря завели волынку… где это видано — на походе менять режим хода крейсера, чтоб моряк маму повидал, — справедливо возражали другие.
Резолюция: иди отдыхай, Бохан. Бохан теперь раздражал, как поле проигранной битвы.
Но отдыхать Бохан не стал. А пересчитал у койки свои семнадцать рублей, сунулся в пустой первый кубрик, украл из рундучка вестового две сотни и вылез на палубу, смотреть по левому борту, когда покажется родная деревня.
— Человек за бортом!
— Бохан, сука, убью!
До берега тут было метров двести, и проплыть их прямо в робе — как нечего делать.
— Стоп машина! Шлюпку на воду! Шлюпочная команда — в шлюпку! Вытащить и набить морду!
Но быстро только команды отдаются, выполняются они вовсе не так гладко, о чем свидетельствует вся история катастроф на воде.
Течение здесь было тихое. Бохан отмахивал энергичными саженками, поочередно выдергивая плечи и выбрасывая вперед руки. Синий берет, облипший дурную белобрысую голову, быстро близился к голым ивовым кустам, свисающим в бурую гладкую воду. Водица была октябрьская, но ничего, не Ледовитый океан, да и плыть недалече.
— Дезертира расстреляю лично!! Отдать якоря!
Все, что должно делаться особенно быстро, неизменно получается особенно медленно, как известно. Заело кормовой таль. Через пять минут — и так норматив неплох! — ял был спущен. Беглая падла
