— Так чего мудрить — зайдем на Череповецкий судоремонтный, — предложил Егорыч. — Там ребята вмиг заделают.
— А чего ж ты молчал?!
Бросились смотреть атлас. Подойти было можно.
Более всего Череповец стал знаменит во всероссийском — еще всесоюзном — масштабе после фразы Жванецкого: «Пролетая над Череповцом, посылаю всех к ядреней матери!» Хотя город большой.
Вставая справа в утренней дымке, Череповец обозначил себя спиралями ядовитых цветных дымов из труб металлургического комбината и нежной плотной вонью завода химических удобрений: характерный запах аммиака более всего напоминает наслоения писсуаров вокзального туалета.
Спускать свою безмоторную шестерку не пришлось, потому что стайка лодок, болтавшихся с праздным видом в этой части Рыбинского водохранилища, тут же приблизилась полюбопытствовать на это чудо-юдо, а с буксира «Могучий» мгновенно поинтересовались, не нужно ли какое содействие.
Вскоре Ольховский сидел в достойном Британского Адмиралтейства кабинете генерального директора. Простор подвесного потолка местный Микеланджело расписал рождением верфи с последующим парусным сражением. В отличие от бушующей деятельности над головой, внизу было тихо. Директор без всякой дипломатии обрадовался работе и посетовал на простой и застой.
Ольховский кивал и хлебал дегтярной крепости кофе с лимоном, поданный шамаханской принцессой. Секретарша производила впечатление выпускницы с отличием школы гейш: она в полной мере обладала врожденной, видимо, способностью внушать чувство, что вся ее предыдущая жизнь была лишь ожиданием встречи с тобой и только с тобой, и только для тебя она и родилась на этот свет. Взор его подернулся, что доставило гендиректору явное удовольствие.
— Виконтесса, — показал он глазами вслед закрывшейся двери. — Двоюродная правнучка Верещагина — он ведь был уроженец нашего города.
Если считать Череповец провинцией, то в некоторых отдельно взятых местах этой провинции жить умели.
Больше всего директору понравилось предложение заплатить наличными долларами.
— Какие вопросы, — он мотнул сдобным лицом, примечательным подбритыми усиками и продольным пушистым клоком эспаньолки на круглом, как пятка, подбородке. — Уж для легендарного российского крейсера сделаем все в лучшем виде, оглянуться не успеете.
Распоряжения улетели в селектор. Явившийся зам строевым шагом убыл следить лично. Вплыла гейша и, ставя арманьяк на жестовском подносике, коснулась плеча Ольховского грудью.
— А вы пока отдохните, — обволакивал директор, ласково поедая его глазами. — За вас кто остался? Старший помощник? Ну вот. У бригадира телефончик в кармане будет, я распорядился о прямой связи, все и передадите. Я вас не должен так отпустить, раз уж случай выдался.
— Случай, — сказал Ольховский. — Выдался, это верно. А почему она виконтесса?
— Дворянское собрание пожаловало.
— Какое дворянское собрание?
— Простите, Петр Ильич, разрешите спросить прямо: вы монархист?
— Почему монархист? — удивился Ольховский.
— Как же. Офицер российского флота. Интеллигентный человек.
Ольховский промычал.
— Во всяком случае, вы не похожи на демократа.
Согласиться с этим было легко.
— У вас лицо человека, верного традициям и долгу.
— Вы прямо физиономист.
— Не льстите, я просто умею различить благородство. Ваша должность, ваш поход, ваше присутствие здесь ясно указывают на…
Директор не сказал, на что они указывают, а вместо этого нажал кнопку, и над полом вплыла гейша, опустив глаза.
— Большой бювар! — торжественно приказал директор, и она на двух руках внесла кожаный с золотым тиснением и золочеными пряжками бювар форматом так примерно ин фолио. Ольховский еще удивился, что тащит она его без видимой натуги, лишь румянец на смуглых щечках выдавал вес груза.
Ловко сложив вес на стол перед директором, она вынула из держателя ручку в виде гусиного пера и подала с поклоном.
Директор откинул крышку, начеркал на верхнем листе несколько слов и размашисто подписался. Потом достал из стола спиртовку и палочку сургуча, зажег, подержал и пришлепнул на лист сургучную печать. Ольховский следил за манипуляциями, уводя глаза от секретарши.
— В силу данных мне полномочий, — возвестил директор, воздев лист перед собой, — и как уездный предводитель дворянства, облеченный доверием собрания, я возвожу вас, капитана первого ранга Ольховского Петра сына Ильи, в баронское достоинство.
Он обошел стол, склонил голову перед вставшим навстречу ему Ольховским и вручил грамоту.
О черт, подумал Ольховский, поздравляю бароном, каперанг, вы делаете карьеру, эдак в Москве графом станешь, но интересно, как в таком случае положено отвечать? Служу России? Или — благодарю, ваш-сиятельство? Что ж он себя-то не протитуловал?
— Склоните колено перед графом, — шепнула гейша.
Интересно, за что именно он сделал ее виконтессой, подумал Ольховский. «Не дождется», — отчетливо процедил он.
— Шампанского! — приказал граф-директор.
Шампанское было, однако, из провинции Шампань. Хотя устриц и ананасов, которых ассоциативно ожидал Ольховский, не последовало.
— Ценю такт, с которым вы воздерживаетесь от вопросов, у вас конечно возникших. — Директор предложил ему тонкую голландскую сигару и закурил сам. — Видите ли, отсутствие национальной идеи губительно сказывается на народе и каждом из нас в отдельности. А объединяющая всех национальная идея возможна только на базе монархизма и восстановления вековых традиций. Пусть вас не смущает внешняя простота процедуры, э-э, барон, — позвольте теперь обращаться к вам так?
— Естественно, граф, — с томностью отвечал Ольховский, развлекая себя абсурдностью ситуации и находя в этой игре тонкое издевательское наслаждение.
— Мы лишены времени собрать общество и придать посвящению подобающую торжественность. Не в этом дело, не во внешних атрибутах. Во-первых, для нас честь иметь в списках собрания такого человека, как вы. Во-вторых, это наш духовный вклад в наше с вами общее дело восстановления державы. В-третьих, это не более чем символический акт восстановления справедливости — люди по своим заслугам и качествам не равны перед историей. Так что поймите и примите свой титул… без такой мысли, будто у гендира крыша поехала.
— Помилуй Бог!
— Так жить лучше, Петр Ильич. Собой жертвовать легче, сознавая избранность и долг дворянской касты. Пусть глупцы смеются… Аристократия скрепляет собою государственную пирамиду. И первая собою жертвует в грозный час. Теперь вы понимаете, почему я горжусь вашим посещением? И должен был как-то подчеркнуть, выразить, что ли, свою и всех нас причастность к вашему делу?
— Да какое дело… служим, — вяло отнекивался Ольховский.
Вот дурной расклад, подумал он, Коляну бы этот титул — как раз по кличке!
Но Колян в это время был занят совсем другим.
От крайнего причала отвели облезлый лихтер, «Аврора» прошла мимо разлапистых клювастых кранов, мимо череды трущихся боками и дремлющих «метеоров» и подала швартовы. Через час в трюме стучала пневматика.
Колчак вздвоил палубную вахту:
— Вы тут смотрите за ними… лазать будут везде, им интересно, так что…
Интересное случилось во время четырехчасового чая. К стулу Колчака пробрался Беспятых и приглушенным голосом сообщил:
