дополнительных усилий. Достаточно лишь обратить внимание на ошибки, которые он обязательно наделает (как делает их каждый). Подожди, пока он сам выроет себе яму.
Игорь продолжал рыть себе яму с усердием китайского землекопа.
– Вы меня проводите? – спросила (позволила! предложила?) Лена. Он слегка засуетился на месте.
В голове всегда есть место расчету – в первом ли ряду, в пятом ли… Карьера для аспиранта! Цепь поступков уже рисовалась ему. Другое дело – он отнюдь не был готов совершить их все. «Если бы…» – мечтания обычные: если б женился на дочке министра, если б вылизал тому-то… Большинство «если» сразу и навсегда переходят в область нереализованных возможностей: нельзя винить человека в том, что разум его отмечает реальные средства для достижения цели; так мысль о подлости не равна ее совершению.
Но для Вали подлость его высветилась, как прожектором. Заискивать перед уродиной!.. А что – удачный брак, родители в восторге, и чтоб подняться на ступеньку вверх, изволь спуститься на голову вниз. Как видим, мысль ее изрядно опережала события – что и свойственно горячей юности.
Игорь пошел провожать Лену до такси, чувствуя себя обольстителем с той стороны, что была обращена к ней, и предателем – с той (задней!), что была обращена к Вале. «Ничего страшного, подумаешь. Перетопчешься!»
«Можно любить бандита, подлеца, но не лакея!»
Когда он поднялся обратно, ее уже не было.
28. Как теряют батальон
– Девочка хорошая, но надоела.
– На вид она недотрога.
– Черти в тихом омуте.
– Это пикантно. И долго ты ее приручал?
– Три вечера.
– Совсем ручная?
– Абсолютно. Исполнение всех фантазий.
– Ты пресыщен, если собираешься ее бросить.
– Пока не хочется расставаться с ней вообще. Так, иногда…
– Уступи мне!
– Прошу. Сколько дашь? (Смешок)
Первый голос из-за тонкой двери ванной принадлежал Игорю, другой – его приятелю Алексею. В руках Вали покосился поднос с грязной посудой, который она несла на кухню: звякнули вилки и ножи. Этот вечер, проведенный вместе по инерции, был явно лишним. Инерция уже разносила их.
Фанфаронство – признак бессилия, но оскорбленная девушка мало способна к логическому анализу. Не было желания вышибить тонкую дверь, увидеть лицо и плюнуть в него; не было даже омерзения. Лишь легкая спокойная пустота там, в груди, где раньше что-то было.
– То-то он, поди, удивляется, куда пропала несуществующая дочь академика Петрищева, – засмеялся Джахадзе.
– Каждому свое, – безжалостно сказал Звягин, разворачивая газету.
– Слушайте! – возвестил Гриша, не отрываясь от зачитанной книжки. Прямо к месту: «Женщину теряешь так же, как теряешь свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжелых условий. И еще из-за своего скотства». А?
– Это еще что за любовник-милитарист? – удивился Звягин.
– Эрнест Хемингуэй. «За рекой, в тени деревьев».
– Настоящий мужчина не допустит скотства, – поднял палец Джахадзе.
29. Напоминать о себе надо своевременно
Стихотворение называлось «Стройплощадка». Фамилия с несомненностью свидетельствовала, что написал его Ларик.
– Валька, так это он? – подруга ткнула в газету.
Легкий укол ощутила Валя. «Смену» читал весь Ленинград.
Значит, он не пропал без нее, не уехал, – он печатает стихи, его теперь знают… Тень обмана, шорох кражи язвили ее: из-за нее он пишет стихи, она вдохновила его, – а сама вот, здесь, одна. Стихи по праву принадлежат ей, одной из всех, а она должна делать вид, что не имеет к этому отношения!.. Если б он продолжал бегать за ней – можно повести носом, отвернуться презрительно; или наоборот – показать признательность, здесь ей было бы приятно… и вот – набрался чувств, и теперь выставляет их напоказ.
Пренебрежительно повела плечиком, вернула газету:
– Так себе стишки… ничего.
– А ты знала, что он пишет? – Полгруппы уже запрудили коридор, заглядывая друг другу через плечи.
И – гордость: все знают, как он по мне сох.
– Понятия не имела. – Спохватилась, что, значит, чего-то самого ценного, важного в нем не знала: – Я никогда этому не придавала значения. И опять прозвучало плохо: не придавала – значит, не разглядела, не поняла, а теперь поздно…
Она была слишком женщиной, чтобы не сомневаться в реакции подруг: он талантливый, пробросалась, и с Игорем не вышло у тебя, больно много о себе мнишь, так тебе и надо…
Вечером она взяла газеты с отцовского стола, вырезала стихи и спрятала в старую тетрадку. Думала: вспоминала… Хотелось, чтоб он позвонил, просил о встрече, приполз на брюхе, виляя хвостом… и тогда можно было бы посмотреть, что с ним делать. И чего он исчез… дурачок. Нет – она же сама его оттолкнула, заставила уйти. Да не нужен он ей, надоеда! Но чего стоят все его клятвы, чувства… Ей и сейчас достаточно пальцем шевельнуть! Ой ли – достаточно?.. Возмутительно, что он смеет хорошо жить без меня, когда мне не очень хорошо, – так можно было бы сформулировать итог ее размышлений вечерних, предсонных…
Если Ларик надеялся на подобный успех своего литературного демарша, то он мог поздравить себя с полным успехом.
Хотя поздравлять, по совести, следовало Звягина. Ибо отношение Ларика к стихам ограничивалось подписью фамилии.
Стансы сии явились плодом труда всего семейства, апофеозом коллективного начала в
