— Да.
Они покинули машину и пошли в дом. Наверное, Стоунхорн хотел услышать ответы Квини на оба своих вопроса, прежде чем сесть с ней за один стол и лечь в одну постель. В комнате Стоунхорн поздоровался с бабушкой, с уважением, как того и заслуживала старая женщина, и схватился затем за охотничье ружье в углу.
— Кто это его вычистил?
— Я, — сказала Квини.
— Ты! — улыбнулся Стоунхорн.
Он нашел боеприпасы на их обычном месте, достал их, зарядил оба ствола, взвел предохранитель и поставил обратно в угол ружье покойного отца. Подержал в руках свое. Пока он с этим возился, Квини не мешала, но вот он подал ей знак, и они вместе пошли посмотреть лошадей.
— Он еще тут! — Стоунхорн имел в виду пегого жеребца, который пробился к своему наезднику, прогнав других лошадей.
— Два взноса я еще могу заплатить, — сказала Квини. — Деньги на это есть. А дальше видно будет.
— Для чего он тебе нужен?
— Для тебя он мне нужен.
Квини смотрела мужу в лицо. Не только глаза его были в тумане; щеки, ранее такие худые, словно бы пополнели. Весь он как-то неестественно изменился.
Подошла бабушка с большим куском мяса. Когда Квини вопрошающе на нее взглянула, старая женщина сказала:
— Если вы не возражаете, мы пойдем наверх, к нашей площадке. Я разожгу небольшой костер, и мы испечем его в золе.
Стоунхорн согласился, и они отправились на площадку, на которой Стоунхорн говорил Квини накануне родео о возможном нападении на него — отщепенца гангстеров, о том, что не исключена его гибель. Недели, прошедшие с того времени, представлялись пропастью, разделившей на части жизнь.
Женщины набрали сухих дров: их теперь найти было нетрудно. Бабушка разрезала кусок мяса, затем дрова охватило пламя, и наконец мясо в золе вкусно запахло. Они принялись за жареные ломти. И тут Квини заметила, что у ее мужа, зубы которого были как жемчужины, появилось много пломб. Он перехватил ее взгляд, который она хотела утаить, и сказал:
— В зубах есть нервы. Врачебное искусство вообще сильно ушло вперед.
На обратном пути им открылся вид на желтую, высохшую прерию и сверкающие горы по другую сторону долины. Воздух от жары словно вибрировал. В вышине парил ястреб.
Квини вбирала в себя волны красок и дыхание ландшафта, но мысли ее были совсем о другом. Стоунхорн зарядил ружье. На склоне долины по другую сторону дороги стояли у своего свинарника Айзек и Гарольд Буты. Стоунхорн быстрым движением направил кверху ружье, нажал спуск. Раздался выстрел, эхо прокатилось по полуденной тишине прерии. Оба Бута взглянули на них. Квини представила себе их испуг. Ястреб камнем упал с высоты.
Стоунхорн подбежал и взял свою добычу.
Когда он вернулся с ним, на лице старой женщины отразилось удивление, которое, кажется, не ускользнуло от охотника. А ведь бабушка в юности видела столько мастерских выстрелов, что Квини и представить себе этого не могла.
Женщины занялись птицей. Бабушка хотела кожу с перьями по возможности сохранить целой и сделать из нее чучело, чтобы Квини упражнялась в своем искусстве, имея натуру. Стоунхорн пошел в дом, снял белую рубашку и надел темную. Затем он снова зарядил ружье и положил около себя на склоне в траву.
Отец и сын Буты исчезли.
День миновал. Небо так и осталось чистым. Не появилось ни облачка — ни малейшей надежды на дождь. Наступил вечер, засверкали звезды.
Квини молча стояла у постели. Бабушка уже улеглась. Стоунхорн оставался снаружи на лугу. Он не входил, и Квини почувствовала, что он всю ночь хочет пробыть один на воле. Она легла к бабушке. Дверь осталась открытой. Вокруг стрекотали кузнечики. Время от времени топали лошади.
Обе женщины не спали.
После полуночи, когда внутрь повеяло холодным воздухом, Квини подняла голову:
— Бабуля!
— Ну что, Тачина?
— Когда я была маленькой, ты рассказывала мне по ночам о Святой Тайне, и ты мне как-то сказала…
— Ты еще кое-что помнишь?
— Я не забыла. Ты сказала мне, что ложь — наибольшее зло… и кто в лжи упорствовал, того убил Великий и Таинственный после молитвы людей о снопе правды.
— Это я тебе говорила.
— Но теперь нет больше сил.
— Это зависит от нас, Тачина. Кого бы ты хотела убить за ложь?
— Гарольда.
Перед восходом солнца обе женщины наконец забылись на час.
Утром Стоунхорн и Квини поехали с лошадьми к отдаленному источнику, чтобы напоить там животных и не расходовать домашний запас воды. Лужи в русле ручья стали еще меньше и готовы были совсем исчезнуть.
По дороге домой Кинги пересекли сосновую рощицу. Здесь Квини остановилась, повернул назад своего Пегого и Стоунхорн.
— Что станет с лошадьми зимой? — спросила молодая женщина. — Не могли бы мы здесь построить навес?
Стоунхорн осмотрелся.
— Да, это я еще мог бы сделать. Это верно.
— Я написала письмо, Стоунхорн.
Он ждал, что она скажет дальше.
— Не тебе. Другому Инеа-хе-юкану. Старому вождю, имя которого тебе дала твоя мать.
— Что у тебя за мечты? Он, должно быть, уже… ему должно быть теперь больше ста лет.
— Возможно, так и есть.
Стоунхорн посмотрел на нее:
— Итак, у меня жена, которая пишет письма!
Пегий кусал трензеля. Они продолжили путь.
По возвращении Квини села на корточки на лугу за домом. Она сдвинула колени, оперлась в них локтями и положила голову в ладони. Так она просидела много часов, и никто не мешал ей. Бабушка и Стоунхорн понимали, что ей надо подумать.
На следующее утро Кинги увидели автомобиль, который уже чуть свет ехал внизу со стороны агентуры. Стоунхорн, который с Квини стоял у загона для лошадей и уже зануздал себе для поездки Пегого, пошел в дом, Квини — за ним. Он достал оба своих пистолета, которые были еще полностью заряжены, и надел один на себя.
— Живым меня больше не возьмут.
Квини смотрела в землю. Она не хотела показать своего страха.
Стоунхорн вышел с женой на лужок перед домом. Автомобиль свернул с пустого шоссе на дорогу, ведущую вверх. Теперь было видно, что только один человек был внутри.
«Форд» остановился, и наружу вышел Эйви.
— Хэлло!
— Хэлло, — ответила Квини.
— Надо кое о чем поговорить. — Врач подошел ближе. — Есть у Кингов несколько минут для меня?
