известно об их отношениях, и теперь они с интересом ждут момента их встречи. Весь Гроув-Хилл предвкушал этот захватывающий миг, который никак нельзя было упустить! Самой ей временами казалось, что она этого не вынесет, но потом поняла, что гораздо тяжелее будет вообще его не увидеть.
Если бы ей пришлось выбирать, встретиться ли с ним на глазах у толпы или вообще не встретиться, — ответ был бы однозначный. Сам он к ней не пришел бы после того расставания пять лет назад. Но все же он здесь, возможно, приехал на час, или два, или на пару деньков, и если она не увидится с ним в этот короткий промежуток, то не увидится никогда. Она больше не колебалась. Если ты в пустыне и умираешь от жажды и вдруг видишь воду, ты не думаешь о том, что будет после, — ты подбегаешь и пьешь.
Но когда она увидела его, увидела, что он смотрит на нее, она не выдержала. Она не знала, что с ней сейчас, что будет потом, она только знала, что их встреча не может происходить под прицелом всех этих любопытных глаз. Трещал по швам выработанный за эти годы противоестественный самоконтроль, и нужно было бежать, пока он окончательно не лопнул. Она пробиралась между галдящими, кричащими, не слышащими друг друга людьми, не оглядываясь, не проверяя, идет ли за ней Николас. До нее донесся металлический смех Эллы Харрисон, и нежный девичий голос пропел вдруг над самым ее ухом: «А нос у него был холодный как лед!» — и вот она уже у двери. К двери привалился толстяк, который здорово перебрал и едва держался на ногах.
Она прикидывала, как ей протиснуться мимо него, и тут раздался голос Николаса: «Подвинься, приятель, нам нужно выйти». Ее плечо сжала его ладонь, толстяка отодвинули в сторону, дверь отворилась, и они вдвоем оказались в коридоре. «Быстрей!» — выпалил Николас и, обняв ее за плечи, ринулся в комнату, которую раньше занимала Софи. Когда дверь захлопнулась, он отпустил ее и отодвинулся. Они молча смотрели друг на друга. Наконец он сказал: «Ну как ты?» — а она в ответ спросила: «Где ты был?»
Глава 8
Николас смущенно засмеялся.
— Да мотался туда-сюда по всей земле, как когда-то библейский Иов.
Она вдруг выпалила ни с того ни с сего:
— Помнишь, как на день рождения Софи ты нарядился чертом — с рогами, с хвостом — и всех напугал? Выключил свет и потом вошел в комнату, намазавшись флуоресцентной краской.
— Не просто вошел, а с грохотом!
— На конце хвоста была петарда, и когда ты ее взорвал, все жутко заорали.
— Кроме тебя.
— Я никогда не ору, когда что-то случается, я цепенею.
— Дорогая, все твои проблемы оттого, что у тебя слишком много тормозов. Ты не кричишь, не плачешь, ты не лезешь на стул при виде мыши.
— Если б это был паук, я бы точно залезла.
— Учти, что пауки тоже запросто залезают на стулья, правда только маленькие. Большим лень. Им проще затаиться и зависнуть над ванной, когда ты собрался наконец помыться. Но давай-ка вернемся к твоим тормозам. Если ты от них не избавишься, то скоро совсем окаменеешь.
Тебе это понятно?
Она сказала: «Понятно». Слово вырвалось из глубины души.
— Что нам с этим делать, Алли?
Ей свело губы, но она заставила их выговорить:
— Не знаю…
— Да? А как тебе вот это? — Он стиснул ее и крепко прижал к себе — так, что она услышала стук его сердца.
Он не поцеловал ее, просто держал и смотрел в глаза. Она не знала, что он там увидел, но знала, что видит сама.
Она ожидала увидеть злость, издевку, страсть — в свое время он так смотрел на нее. Но сейчас взгляд его был совсем другим, и она не могла отвести глаз. Он сказал:
— Что нам с этим делать, Алли?
Они ничего не могут с этим сделать. И она ответила:
— Ничего.
— Оно очень сильно. Я не знал, что оно так сильно. А ты?
— Я тоже…
— Ты должна знать. Ты сделала все, чтобы убить его пять лет назад, и с тех пор я бегал от него. Если бы оно не было столь несокрушимо, мы бы его прикончили. Я твердил себе, что за пять лет все умерло, но это не оказывало ни малейшего эффекта.
— Я тоже…
— Я приехал сюда по необходимости. Эмми оставила на чердаке мои вещи, когда продала дом Джеку Харрисону.
Я не хотел приезжать — боялся увидеть тебя. И знаешь почему? Я внушал себе, что это якобы потому, что я боюсь, что все начнется сначала. Но дело было не в этом. Просто я боялся обнаружить, что все умерло. А что делать, если у тебя на руках труп? От трупа избавиться очень сложно. И я не собирался рисковать! Зачем мне такие неприятности? Но это не-пойми-что оказалось не просто живым, чертовски живым, оно разбушевалось! Я только посмотрел на тебя, а оно — вот оно, вопит во весь голос и прожигает насквозь!
Он говорил быстро-быстро, не останавливаясь. Слова падали, отскакивали, возвращались. Голос был совсем слабый, зато хватка — сильнее не бывает, и надо всем этим его часто бьющееся сердце. И в груди самой Теи стало что-то оттаивать, что-то такое, что было заморожено, казалось, намертво. Она почувствовала тепло, и внутри словно что-то отпустило. Она не могла пошевелиться, так близко они стояли. Она уткнулась лицом ему в рукав, и по щекам побежали слезы. Вот и все, что может быть между ними, — слезы, боль разлуки и боль воспоминаний, но хоть это у них общее, им не придется страдать в одиночку.
Неожиданно он выпустил ее из объятий и отстранился.
— Алли, ты плачешь?
Какой смысл отнекиваться: все лицо мокрое, а слезы льются и льются.
— Да. — пролепетала она.
— Ты же никогда не плакала!
— Нет.
Он вдруг расхохотался.
— Вот видишь, все-таки ты еще не совсем безнадежна!
На, возьми платок. У самой, конечно, нет — если только ты не изменилась.
Платок был мягкий и прохладный. Она прижала его к лицу и сказала:
— В том-то и дело. Ник, я изменилась, ужасно изменилась.
— И как же?
— Я стала жесткая и холодная… и… и злопамятная.
Я больше не люблю людей… у меня нет друзей. Я совсем не такая, как была раньше. Я тебе не понравлюсь. Я сама себе не нравлюсь.
— А кто виноват? Она превратила тебя в рабу. Мне Элла Харрисон говорила.
— Да…
Преграды рухнули, не осталось ничего, кроме правды.
Слезы смыли все старания казаться цветущей девушкой.
Он видел ее такой, какая она есть: худая, бледная, сильно постаревшая. Он с улыбкой сказал:
