всего лишь гости, зачем просить у Всеблагого долгих лет? Дабы сутулиться, дряхлеть и горевать над могилами друзей? Счастливец, уходя первым, пьет чистую воду, оставляя горечь осадка менее удачливым…» — Эврих заглянул в чашу и протянул её Яргаю. — Плесни, почтенный, и скажи, неужто Тилорн ошибся, исцелив меня, Волкодава и многих-многих других?
Никто не спросил его, кто такой Волкодав, ибо Эврих не раз уже рассказывал гушкаварам удивительные истории о своем друге-венне.
— Чародей излечил тебя, чтобы ты мог искупить свои грехи, помогая другим, — заявил Яргай, извлекая из-за спины непочатый кувшин и разливая содержимое его по стоящим на низком столике чашам. — Аль-Чориль, Тарагата!
Под взглядами гушкаваров, Эвриха и Тартунга Аль-Чориль с Тарагатой осушили свои чаши и потянулись к блюду с солеными орешками.
— Выходит, я искупаю свои грехи, оттягивая встречу страждущих со Всеблагим Отцом Созидателем? — удивился Эврих. — Странный и недостойный способ искупления грехов! Я всегда старался вкладывать душу во все, за что бы ни брался, и получал удовольствие от сознания того, что работа выполнена хорошо. Но не заблуждался ли я, занявшись излечением, если это не угодно Отцу Созидателю или Великому Духу?
— К чему эти рассуждения? Ты облегчал людям страдания и раскаиваешься в этом? — не выдержал Тартунг.
— Не понимаю, почему ты считаешь, что наш Великий Дух и аррантский Всеблагой Отец Созидатель — это одно и то же? — Аль-Чориль сделала Яргаю знак не подливать в её чашу, но тот не заметил этого. — Тот, кого вы называете Всеблагим, просто не может существовать. Если он всезнающий, и есть зло, значит, он не всемогущий; если же он всемогущий, и есть зло, значит, он не всезнающий. А если он всезнающий и всемогущий, но зло продолжает существовать, значит, он не всеблагой. Ибо если всеблагой, то откуда зло?
— В самом деле. Откуда же оно? И чем отличается наш Всеблагой Отец Созидатель от вашего Великого Духа? Может ли Творец быть вместе с тем и Разрушителем? — пробормотал Эврих едва слышно, погрузив нос в чашу. — Мне казалось, что добро и зло одинаковы на всех материках. Зачем браться за работу, которую не можешь выполнить хорошо, ибо она не угодна Богам? Если страдания очищают души, то я напрасно убил Зачахара. Вся моя жизнь была ошибкой. А это значит, что заблуждался не только я, но и все те, кого считаю я своими учителями и друзьями. Пастырь Непра, Хрис, Тилорн, Волкодав, Зелхат Мельсинский, Ниилит и многие, многие другие… Стало быть, Гурцат Кровавый — истинный любимец Богов и является образцом для правителей и их подданных…
— Прекрати трепаться! Скажи лучше, почему ты не желаешь использовать свои магические способности нам во благо? — раздраженно прервала бормотание арранта Тарагата.
— Послушай, женщина! — Эврих вскинул голову, и Тартунг с болью отметил, как побледнело его отмытое от орехового сока лицо, углубились незаметные прежде морщины, запали глаза. Видимо, он, как обычно, полностью выложился, пытаясь вытащить Мхетту, и хорошо, что хоть не ослеп, как уже не раз бывало, когда аррант отдавал обреченным свою жизненную силу. Ему бы сразу после этого спать завалиться, а эти придурки водкой его накачивать вздумали!
— Женщина, — повторил Эврих, погрозив Тарагате пальцем, — ты плохо слышишь? Или я плохо говорю на вашем языке? Если Богам угодны страдания, то как можно мешать Кешо? И сколько раз тебе надобно повторять, что я не владею даже основами магического искусства?
— Вай-ваг! Ну почему эти умники всегда оказываются такими занудами и дураками? — вопросил неведомо кого Пахитак. — Ты знаешь притчу о трех слепцах, ощупывавших слона? Первый потрогал хобот и заявил, что перед ним огромная змея. Второй ощупал ухо и назвал слона огромной летучей мышью. Третий попытался обнять его ногу и сказал, что это пальма. Как же мы можем правильно оценить деяния и устремления Богов, не видя всей картины мира?
— Ты хочешь сказать, что злой и добрый одинаково угодны и необходимы Богам для воплощения их планов? — поинтересовалась Аль-Чориль, но Пахитак, вложив остатки сил в последнюю тираду, откинулся к стене, прикрыл глаза и явно не способен был ни подтвердить, ни опровергнуть её предположение.
— Необходимы — да, — ответил за товарища Яргай. — А в то, что угодны, — не верю! Змеи созданы Тахмаангом для наказания клятвопреступников, воров и убийц, но это не значит, что он их любит. Или что я должен их любить. Чаша невзгод, горестей, бед и страданий, которую приходится испить большинству людей, столь велика, что, ежели сумеешь ты уменьшить её содержимое хоть на наперсток, это будет благим делом. Быть может, говорю я не слишком складно, но не кажется ли тебе, что несчастья, выпадающие на долю многих из нас по воле Богов, дают возможность остальным проявить сострадание и таким образом становятся важнейшим испытанием на человечность?
Ни Аль-Чориль, ни Тарагата не ожидали услышать подобное из уст товарища и удивленно переглянулись, в то время как Тартунг едва удержался от улыбки. Высказанную Яргаем мысль он уже неоднократно слышал от Эвриха, хотя облекал тот её в иные слова. И что бы там ни вещал аррант о пользе очищающих душу страданий, какие бы убедительные ни приводил доводы в пользу того, что надобно радостно воспринимать преждевременную смерть близких, проспавшись, он первым делом отправится осматривать находящихся на его попечении недужных и будет из кожи вон лезть, дабы как можно скорее вернуть им здоровье и силы. Так уж он устроен, что будет лечить, писать свои путевые заметки и выручать из беды незнакомых людей, повинуясь порыву и не задумываясь о последствиях. А потом корить себя в безволии и слабодушии, заниматься самоедством, вспоминая человеконенавистнические бредни, выдуманные свихнувшимися умниками и служащие прекрасным щитом для корыстолюбивых, рвущихся к власти или просто равнодушных, самовлюбленных мерзавцев.
— «Испытание на человечность» — неплохо сказано, — проворчал Эврих, стряхивая с себя сонное оцепенение. — Именно так, наверное, и выразился бы Тразий Пэт. Всем нам постоянно приходится делать выбор, но даже Тилорна, кажется, одолевают сомнения в том, верно ли он поступил в том или ином случае, ибо даже сострадание и милосердие могут порой, по его словам, обернуться трусостью и предательством. Поэтому-то он не особенно обрадовался принесенному мною «маячку» и не спешил связываться через него с соотечественниками…
Аррант забыл о присутствующих, поглощенный какими-то своими мыслями, но Тарагату это явно не устраивало, и, неодобрительно покосившись на помалкивавшую Аль-Чориль, она напомнила:
— Ты начал говорить нам о чарах, которым научил тебя этот самый Тилорн. Так почему бы тебе не продолжить рассказ? Ты неоднократно доказывал, что достиг немалых успехов в деле врачевания, но ведь тебе ведома и магия. Без неё бы ты не сумел заполучить перстень Амаши и Афаргу!
— Ну, если уж тебе так хочется послушать про магию, изволь. Я, помнится, уже начинал как-то рассказывать об удивительных способностях Тразия Пэта, который вместе с двумя другими учениками Богов-Близнецов был отправлен Гистунгуром в Мономатану за неким магическим предметом, принесенным в наш мир из иной Реальности. Так вот он-то действительно понимал толк в чародействе, ибо, когда на их корабль напал морской дракон, сумел заставить его убраться восвояси. Нет-нет, мне хватит! — Аррант прикрыл ладонью чашу, видя, что Яргай вновь взялся за кувшин. — С помощью Тразия Пэта, а вернее, только благодаря ему Агеробарб одолел Серый Ужас, о котором вы, без сомнения, слыхали. И Тразий же сразил самого Агеробарба — одного из искуснейших магов острова Толми, когда ему стало ведомо, для каких гнусных целей понадобился Глаз… э-э-э… магический предмет, который им в конце концов удалось заполучить…
С историей Тразия Пэта Тартунг был уже знаком и потому не слишком внимательно слушал рассказ Эвриха, зато не сводил глаз с Аль-Чориль и Тарагаты. От того, как они отнесутся к словам арранта, зависело очень многое. Сумеет ли он зантересовать их, убедить, переупрямить?
Эврих как-то сказал, что любит и уважает женщин неизмеримо больше, нежели мужчин. Ибо, в случае необходимости, лучшие из них проявляют недоступную мужчинам выносливость, отвагу и решительность, предусмотрительность и изобретательность. Когда же юноша попытался оспорить это утверждение, лукавый аррант сослался на самок хищников, которые умудряются выращивать детенышей без помощи самцов в самые голодные годы. Терпение и упорство их поистине восхитительны и сравнимы лишь с терпением и упорством женщин, достоинства коих мужчины склонны принижать отнюдь не от избытка ума.
Думал ли так Эврих на самом деле или это был всего лишь один из его «загибов» — одному Тахмаангу ведомо, но сейчас ему предстояло перебороть или хотя бы поколебать то самое женское упорство, о котором он отзывался с таким почтением. То, что ему наконец позволили говорить о Тразии Пэте, было хорошим признаком, но это ещё не значило, что предводительницы гушкаваров разуверились в его собственных способностях. Когда же они узнают о намерении арранта вызволить непревзойденного мага из имперской темницы, ему понадобятся все его красноречие и вся искренность, дабы убедить упрямиц, что это единственный способ добраться до Ульчи. Искренности-то у него хватит, в этом Тартунг ни на мгновение не усомнился, да и красноречия Эвриху, даже после всего выпитого, было не занимать… Но, главное, должны же они в конце концов сообразить, что если бы аррант и правда был магом, то, вместо того чтобы тратить время на уговоры и убеждения, просто внушил бы им все, что сочтет нужным. Хотя нет, зная его щепетильность, трудно поверить, что он стал бы их зачаровывать, и Аль-Чориль, конечно же, об этом догадывалась…
О, Великий Дух, как же все усложнилось с появлением в их жизни дочери Газахлара! И зачем только Эвриху понадобилось вступаться за неё и вообще ходить к храму проклятого Мбо Мбелек? Не иначе как из-за этого-то они и сделались жертвами проделок Неизъяснимого Бога — большого любителя ставить все с ног на голову и весьма изощренно подшучивать над людьми.
Глава шестая. Любовное зелье
Открыв глаза, Бибихнор Кешо некоторое время лежал неподвижно, силясь сообразить, почему он проснулся в Розовом зале, а не в собственной спальне. Судя по золотящимся краям облаков, плывущих в бледно-голубом небе, сейчас то ли позднее утро, то ли ранний вечер. Окна в Розовом зале были высокими и узкими, да ещё и занавесками частично задернуты — сквозь такие много не разглядишь. А ежели Хайтай ещё и цветные стекла в них велит вставить, как давно уже собиралась…
Вспомнив о Хайтай, Кешо вспомнил и все остальное. Ну конечно, он пришел посмотреть на приобретенную ею давеча гигантскую жемчужину, они выпили по бокалу чудного нардарского вина, и девчонка затащила его в постель. То есть затащил её он, но она так умело этого добивалась, что устоять было невозможно. Да и костяные фигурки, доставленные ей с Восточного материка, разбудили его воображение, заставив кровь быстрее струиться по жилам. Пять чудесных статуэток из слоновой кости — каждая размером с ладонь — изрядно позабавили его. Редко доводилось ему видеть столь изящные изображения влюбленных пар, в которых дивным образом сочетались страсть и нежность, вожделение и целомудрие. Без сомнения, косторез был великим искусником и Хайтай не зря оставила эти статуэтки напоследок, ни словом не упомянув о них, приглашая императора в свои покои. Жемчужиной — с горошину она или с вишню — обитателей Мванааке не удивишь, а изделия этого… Батара, кажется? — поистине редкое и радостное приобретение. Надо будет спросить Хайтай, нельзя ли достать ещё какие-нибудь созданные им вещицы.
Император приподнялся на локте и взглянул на спящую подле него женщину. Осторожно погладил обнаженное плечо. Черная с баклажанным отливом кожа её была мягкой и бархатистой, густые волосы блестящей волной разметались по розовому шелку подушки. Кешо вздохнул, подумав, что возлюбленная его совсем ещё девчонка — недавно ей исполнилось семнадцать лет, а ему перевалило за сорок. И что с того, что седина не коснулась пока его висков, а лицо не избороздили морщины? По сравнению с Хайтай он старик и порой думает о ней, как о дочери, которой так и не наградил его Тахмаанг, несмотря на щедрые дары
