слоняющиеся по переулкам.
Почтения, впрочем, не торопились выказать и они.
Полноправным гражданам Сияющей Нгандвани сейчас было не до пустяков. Приглушив голоса и ежеминутно озираясь, нет ли поблизости вездесущих соглядатаев короля, они говорили о запретном.
О пришествии М'буула М'Матади, Сокрушающего Могучих.
О Канги Вайаке, Ливне-в-Лицо шептались они, о первом и единственном из людей нгандва, решившемся сделать то, о чем втайне мечтали многие: отрезать головы пришельцам из Мира, Который над Твердью.
В глухих намеках и невнятном шелесте уст впервые за долгие годы прорывалось нечто, ранее тщательно скрываемое, имя чему — ненависть.
Ничто, оказывается, не было ни забыто, ни прощено.
Ни белые лодки, выжигающие с высоты непокорные селения. Ни изнурительный труд в рудниках, куда по собственной воле не полез бы ни один вольнолюбивый нгандва. Ни холодное презрение, с которым позволяли себе Могучие глядеть на гордых людей равнины…
Вот почему имя Канги Вайаки переходило с уст на уста, и поминали его с восхищением, любовью и почтительным трепетом.
Воистину: он сделал непредставимое, но никто не отомстил за убитых. Не появились в небесах огненосные белые лодки. И сам Тха-Онгуа не счел нужным покарать смельчака, поступившего вопреки королевским запретам.
А это значит…
Вывод был так страшен, что немногие решались произнести кощунственные слова вслух. Но в темных глазах каждого человека нгандва светилось понимание.
Не так уж, оказывается, всесильны Могучие. Где хваленые лодки, несущие огонь? Нет их в небесах!
Не так уж дорожит пришельцами светоносный Тха-Онгуа, если ничем не выказывает своего гнева!
Воистину: великий герой Канги Вайака, заступник Нгандвани, хранитель чести ее и мститель за муки ее…
Великой награды достоин он, славный М'буула М'Матади!
А вместо почета ввергнут он ныне в темную яму, отдан под плеть жестокого Ситту Тиинки.
Верно ли это? Правильно ли?
Нет! Нет!! Нет!!!
Много обиды накопилось в сердцах людей нгандва на Правую Руку короля, ибо нет народов, любящих своих генеральных прокуроров. Злым демоном, затмившим очи владыки, почитали его доныне подданные Подпирающего Высь. А нынче вспомнили равнинные люди иное. То, что, казалось бы, уже не должны были помнить: недавние дни, когда мокрогубый увалень Муй Тотьяга почитался самым завалящим парнем на всю равнину. Таким никудышным был он, что даже невесты-перестарки не желали уходить с ним в заросли…
Шептали самые смелые: Подпирающий Высь — страшно и сказать, но это так! — попросту труслив и без меры заискивает перед чужаками. И слышавшие такое кивали головами, а в глазах их вспыхивал вопрос, никем еще не заданный открыто: по праву ли сидит Муй Тотьяга на резном табурете?
Не исказили ли лживо-Могучие волю Творца?
Лишь лучший из лучших достоин обладать жезлом короля.
А разве есть среди людей нгандва хоть один, более достойный, чем М'буула М'Матади?!
И даже тюремщики, цепные псы Ситту Тиинки, не были излишне жестоки к узнику гнилой ямы. Верно служа Засухе-на-Сердце, они все-таки оставались людьми нгандва, и не по душе пришлось им отношение властей предержащих к военачальнику, постоявшему за честь Сияющей Нгандвани.
Конечно, пребывай придирчивый Ситту Тиинка в столице, участь Ливня-в-Лицо была бы тяжкой. Но Правая Рука Подпирающего Высь ушел с войском усмирять мохнорылых, и потому десятники тюремной стражи не возбраняли служителям изредка нарушать строгие инструкции генерального прокурора…
Тухлыми отбросами велено было кормить Сокруша-щего Могучих, а поить вонючими помоями. Но не было так. Настоящие, хоть и сухие лепешки ел Канги Вайака, и чистейшую ключевую воду приносили узнику под покровом ночи. Раз в два дня спускался в яму уборщик, смывавший нечистоты и досуха вытиравший земляной пол. Трижды приходил лекарь и пользовал страдальца целебными мазями. И стоит ли удивляться тому, что раны от бича не гноились, а наоборот — быстро заживали?!
Да что там лекарь! Даже чесальщика пяток позволили иметь Канги Вайаке, чтобы и в заточении наслаждался он удовольствиями, положенными по рангу.
Вот и сейчас…
— Эй, Г'Хавно, — властно позвал Ливень-в-Лицо, вытягивая ноги поудобнее, — сюда!
Чесальщик тотчас подполз — на коленях, как предписано церемониалом.
Он был пока еще неловок, ибо не обучался специально высокому искусству правильного услаждения блистательных пяток, но неуклюжесть его стократ искупалась рвением. Он был так прилежен, что справедливый Канги Вайака подчас бросал ему огрызки недоеденных лепешек, а третьего дня, снизойдя, даровал человеческое имя вместо ставшего привычным «Эй, ты!».
— Так, Г'Хавно, так, — закатывая в истоме очи, промурлыкал Сокрушающий Могучих. — Старайся, Г'Хавно…
И тот старался вовсю.
Не зря присвоил Ливень-в-Лицо усердному рабу это, а не иное имя, и не без умысла. Ведь именно так называют лучших из людей нгандва Могучие, когда желают поощрить. И не мог не возрадоваться господской милости чесальщик, ибо и сам, волею Тха-Онгуа, был родом из Могучих.
— Пой, Г'Хавно, — повелел М'буула М'Матади. — Пой, не умолкай!
И Александр Эдуардович негромко запел, стараясь выразить песней всю преданность и всю любовь свою к этому немногословному человеку, который кормит, не бьет и относится к бывшему Генеральному представителю Компании на Валькирии с определенным уважением.
Он пел, как не певал никогда раньше.
Потому что знал: стоит владыке проявить малейшее неудовольствие, и его, Каменного Шурика, вернут обратно, в общую яму, где ждут рейсовика расконтрактованные земляне.
Этого господин Штейман боялся больше всего на свете.
Конечно, законы Федерации строго запрещают помещать землян в одну камеру с туземцами. Так что глава Администрации ни на йоту не отступил от правил. Но как же насмешливо улыбался он, нехорошо глядя на Александра Эдуардовича, стоящего перед ним без ремня и галстука!
И напрасно арестованный, белый от ужаса, валялся в ногах у подполковника действительной службы, умоляя поместить его в любую из одиночек, пусть даже самую сырую и глубокую. «Не могу-с, батенька, — ответствовал бессердечный монстр в мундире, разводя обнаженными по локоть ручищами. — Никак не могу, уж не обессудьте. Не имею права-с…»
Губернатор ёрничал, откровенно злорадствуя.
И было отчего.
Семеро землян из числа самых отпетых вольнопоселенцев содержались на тот момент в яме предварительного заключения, и все они были оформлены на депортацию согласно личному указанию господина Штеймана А.Э., Генерального представителя Компании.
И Эжен-Виктор Харитонидис, и Александр Эдуардович отчетливо сознавали: новенький будет немедленно опознан сокамерниками. Со всеми вытекающими последствиями.
Так и случилось.
Каменного Шурика узнали мгновенно. И…
Но нет! Замри, перо! Сломайся, старенькая машинка!
Автор осаживает на скаку взмыленного Пегаса и гонит на время прочь расшалившуюся Музу. Автор не смеет описывать происходившее далее в общей яме, памятуя: среди читателей могут оказаться нежные дамы и чувствительные подростки!
Скажем одно: господину Штейману пришлось худо, и с каждым днем муки усугублялись…
