— Эггерд, дружище, ты стал похож на огородное чучело!
Действительно, обер-лейтенант фон Фосс до такой степени похудел, что голенища его сапог обвисали на икрах.
— Откуда ты сейчас прибыл? — спросил я его.
— Когда я узнал в госпитале, что вы вступили на территорию России, я сбежал. И вот я здесь.
— Ты, верно, сошел с ума! Не ясно ли, что они послали тебе вслед распоряжение о розыске беглеца.
— Я оставил записку на ночном столике и сообщил, что еду в свою часть.
— Несмотря на это, будет большой скандал. Ведь курс лечения тобою не закончен, так ведь?
— Конечно, нет. Разве ты не понимаешь, что я не мог там ни одного дня больше выдержать? Ничего мне за это не сделают. Впрочем, это теперь и не столь важно.
Но с каким трудом я вас здесь разыскал — это было настоящее странствие Одиссея.
Вы продвигались в таком сумасшедшем темпе, что я уже беспокоился, удастся ли мне вас нагнать ближе Москвы.
— Скажи-ка Эггерд, как ты вообще сюда добрался?
— От германской границы все время на машинах.
— А твой багаж?
— Все, что мне нужно, при мне, а остальное — в Голландии. Я счастлив, что вас разыскал.
Нечто подобное произошло с лейтенантом Барковом, командиром 2-го взвода, тоже офицером запаса. Незадолго до нашего вступления в Советский Союз он лег в больницу по поводу операции аппендицита. У меня еще оставался лейтенант Штейнберг, хладнокровный карьерист; но, как я уже упоминал, он в первый же день выбыл, раненный в колено в бою за пограничный бункер.
Через день передо мной неожиданно предстал лейтенант Барков. Всего четыре дня назад у него вырезали аппендикс. Еще не сняли швы после операции, а он уже явился в свою роту.
Я ввел командиров взводов в курс обстановки и объяснил нашу ближайшую задачу.
Вместе с частью разведывательного батальона и взводом саперов мы в качестве авангарда смешанного состава должны были пробиться вперед и, уклоняясь от боев и не обращая внимания на фланги, непрестанно двигаться вперед, чтобы достигнуть железнодорожного узла. Там мы должны были занять круговую оборону и прервать тыловые коммуникации Красной Армии. Предполагалось, что через два или три дня туда подойдет вся дивизия.
Никто не задумывался над опасностью предприятия и над тем, что уже не один передовой отряд был истреблен. Мы получили задание и направились к машинам, чтобы его выполнить.
Прежде чем освободить орудия от маскировочных веток и вывести машины из леса на дорогу, мы выпили: кто стакан коньяку из французских трофейных запасов, а кто водки, которую мы накануне «нашли» в деревенской лавке. Все пили — офицеры и солдаты, командиры взводов и водители машин. Алкоголь придает решимости. Перед каждым выступлением — порция крепкого напитка.
Разведывательные подразделения, противотанковые и саперные отряды, минометы, орудия и транспортные машины — все влилось в походную колонну. Армейская часть походила на огромного червя, который полз на восток и вгрызался в чужую землю.
Солнце палило немилосердно. Мы вытирали грязными руками пот, застилавший глаза; наши лица превратились в чудовищные маски. Колеса увязали в песке, несло вонью от разогревшихся сцеплений, от горячего масла и растаявшей маскировочной краски.
Мы ехали по пустынной дороге; пшеница, которая волнами колыхалась на полях, красные маки, подсолнухи с золотисто-желтыми головками, черно-белые березы — все вокруг словно отшатывалось в ужасе, когда мы с оглушительным грохотом разрывали тишину.
Позади нас повисало в воздухе облако пыли, потом оно медленно опускалось, и под однотонным серым покровом исчезали яркие краски природы.
Впереди ехал лейтенант Барков со своим взводом. Я мог на него положиться. Он ориентировался по карте, на которой названия селений были обозначены русскими и немецкими буквами, и никогда не сбивался с пути.
Вслед за ним ехал я в открытом вездеходе, который вел Ганс Бевер. Он не только был лучшим водителем в роте, не только отличался удалью, но обладал так называемым шестым чувством, как бы чуял нависшую в воздухе опасность. Рядом с ним я мог беззаботно предаваться своим мыслям.
Итак, в моей роте было два офицера запаса, которые были призваны в действующую армию, до того как началась война с Польшей. Один из них был другом муз и любил проводить время в своей квартире, обставленной красивой мебелью, с ванной, выложенной кафельными плитками; другой мечтал об охоте на тяге в утреннем тумане, мечтал о своих картофельных полях и родных местах в Мекленбурге. Один примчался в роту с операционного стола; другой вопреки всем предписаниям самовольно покинул больницу. Оба хотели быть вместе со своей воинской частью.
Если так настроены все в нашем вермахте, то наши дела идут хорошо.
Так размышлял я тогда.
Спустя два месяца прибыло распоряжение о розыске с пометкой, что обер-лейтенант запаса фон Фосс подлежит наказанию за нарушение дисциплины, а о наказании надлежит рапортовать. Мы посмеялись по этому поводу и бросили письмо в огонь.
Спустя два года генерал фон Упру инспектировал лазареты, где разыскивал «героев» и выгонял полумертвых солдат на фронт. Теперь наши дела шли вовсе не так хорошо, как я ранее предполагал, но это определялось прежде всего существом самого дела, а не боеспособностью солдат.
Сгорела школа
Все были убеждены, что советские военно-воздушные силы выведены из строя. А вместе с авиацией советское командование лишилось и воздушной разведки. Наши бомбардировщики прервали основные телефонные линии, разрушили сеть связи.
Командиры дивизий Красной Армии, соединения которых двигались на запад, чтобы восстановить фронт обороны, не могли знать или даже заподозрить, что мы уже близки к тому, чтобы у них в тылу замкнуть клещи. Они это замечали лишь тогда, когда прекращался подвоз с тыла или когда водители из частей снабжения докладывали, что им с трудом удалось прорваться через расположение германских войск.
Прошел час с тех пор, как через разведывательные группы установили связь с 32-й (померанской) дивизией; рота кольбергского егерского батальона обосновалась впереди нас на краю леса. Мы развернулись фронтом на запад и ждали появления противника, который должен был попытаться отойти на восток, чтобы вырваться из котла. Но мы-то почему так торопились?
Мы так устали, что просто падали с ног. Солдаты из подразделения самокатчиков прицепились к нашим машинам, чтобы те их тащили по песку и они могли двигаться в том же темпе. Как только мы устраивали небольшую передышку, пехота уже наступала нам на пятки. Для нас было загадкой, каким образом пехотинцам это удавалось. Но они шагали и шагали с пулеметами на истертых плечах, держа тяжелые громоздкие ящики в слабеющих руках. Они шагали с мозолями на ногах, шаг за шагом, километр за километром. Они нас нагоняли. От тяжести шанцевого инструмента, патронташа, походной фляги и вещевого мешка поясной ремень сползал в сторону, натирая до крови бока; грубое сукно брюк сдирало кожу на сгибе колена; пропитанные потом шеи были изъязвлены от солнечных ожогов и мелкого песка. Но пехотинцы нас нагоняли.
Что побуждало их идти все вперед и вперед, шаг за шагом, километр за километром?
Влияло ли на них то, что командир дивизии генерал фон Зейдлиц, проезжая мимо колонны, кричал:
— Ну как, солдаты, еще терпимо? Всего несколько километров — и вы у цели!
Возможно, имело значение то, что командир полка полковник барон фон Лютцов, неизменно находившийся в голове колонны, подбадривал людей:
