— Что за печальная музыка, это просто ужасно!
В сарае нас было шесть немцев: Фосс, фельдфебель, радист, двое связных и я. Ни один из нас не мог сказать, что это была за музыка. Я находил ее хорошей; она как раз соответствовала вечернему настроению.
Тут советский лейтенант в своем углу поднял голову и сказал по-немецки:
— Эс ист Бранденбургский концерт Иоганна Себастьяна Баха. — Обратившись ко мне, он добавил: — Я мог, конечно, ошибиться.
Последующее сообщение диктора показало, что он не ошибся.
Эггерд фон Фосс, покашливая, пробормотал про себя что-то невнятное и вышел. Я последовал за ним. Уходя, я сказал своим солдатам:
— Пойду посмотрю, сгорела ли школа.
Демянский «котел»
Две армии группы армий «Север» в течение летних месяцев оккупировали Прибалтийские республики и продвинулись к Ленинграду, Волхову и к берегу озера Ильмень. Один из корпусов 16-й армии под командованием генерал-полковника Буша, которому была придана и наша 12-я шверинская дивизия, вышел на Валдайские высоты — туда, где в первозданном лесу берет начало Волга. Нашей целью была Железнодорожная линия Москва — Ленинград; мы должны были перерезать эту северную артерию тылового снабжения советских армий.
В середине сентября пошел дождь. Из низко нависших туч ливни хлынули на иссохшую землю, которая жадно впитывала влагу. Но спустя несколько дней поля и леса уже были насыщены влагой и вода стояла в колеях. Дороги и тропинки превратились в полосы болот, заполненные топким месивом. Когда пехотинцы шли по полям, развернувшись в цепь, они вынуждены были держать сапоги за голенища.
Машины буксовали и медленно ползли на первой скорости, перегревшиеся моторы воняли, сцепления плавились и отключались. Довольно часто случалось, что конные упряжки пехоты или артиллерии обгоняли наши машины, и, проезжая, ездовые злорадно усмехались и вспоминали первые сухие месяцы, когда мы мчались мимо них.
То и дело приходилось распрягать лошадей, чтобы с их помощью вытащить из грязи легковую или грузовую машину.
По лесным просекам, не обозначенным ни на каких картах, наша дивизия проникла в глубину валдайских лесов. Боевые действия приняли новые формы. Обзор ограничивался несколькими метрами. Смерть подстерегала нас за каждым деревом и кустом. Тягостное впечатление производило внезапное стаккато автоматной очереди, эхо со всех сторон, отзывавшееся на выстрел, и жуткие вопли раненого где- то в лесных зарослях. Мы за день отвоевывали несколько сот метров, которые стоили нам больших жертв, чем сотни километров, оставшихся позади нас. Красная Армия стояла крепко и больше не отходила.
Полковник барон фон Лютцов, который неизменно находился впереди колонны, был ранен в живот во время разведки, и его на плащ-палатке унесли на медицинский пункт. Потеря этого командира парализовала наступательный порыв целого полка.
Мы застряли, и штабы уже приступили к оборудованию временных жилищ в немногочисленных деревнях. Взводы моей роты несли охрану нескольких лесных дорог и просек, на которых можно было ожидать появления советских танков. Мы проникли в глубь советской страны на многие сотни километров, в своем быстром движении вперед преодолели все препятствия, сожгли несчетное число сел и деревень и опустошили поля с созревшим урожаем, наконец мы добрались до необозримых лесов и до истоков Волги, и вот теперь увязли.
Письма от родных к нам доходили редко и со значительным опозданием. В письмах то и дело звучал вопрос, который можно было прочесть и на лицах некоторых солдат: зачем все это?
Командование роты разбило палатки на небольшой прогалине, на перекрестке нескольких лесных дорог. Три дня полотнища палаток не пропускали сверху влагу, а потом вода стала просачиваться крупными каплями сквозь складки и швы. От сырости снизу не сберегали даже наши прорезиненные плащи. Промокшие насквозь, ложились мы вечером и окоченевшие выползали утром. Одежда прилипала к телу и стала пахнуть гнилью, кожаные вещи покрылись плесенью. Не привыкшие к длительному бездействию, мы стали ругаться и пьянствовать.
— Почему, черт побери, мы не двигаемся вперед? Почему вообще мы не получаем больше разумных приказов?
В день моего рождения фон Фосс вытащил меня из палатки за обе ноги. Снаружи стояли три командира взводов, связной и переведенный в нашу роту командир отделения радиосвязи при штабе полка унтер-офицер Эрих Ровольт. Они наполнили свои кружки старым французским коньяком, а для меня «организовали» настоящий стакан.
— Хороший коньяк должен быть выдержанным, и его надо пить из красивых бокалов.
Коньяк из жестяной посуды — это противоречит всем добрым нравам, — объявили они и вместе с поздравлениями выразили надежду, что следующий день рождения я встречу в лучших условиях. Потом они кое-что спели и закончили троекратным заздравным «хох».
Это утро принесло еще один сюрприз, и не только для меня одного.
Ночью пошел снег. Вокруг все побелело. Правда, через два часа волшебство исчезло, но на следующий день снова побелело. Потом осталось немного снега под елями, вокруг межевого камня и в других местах. Но в один прекрасный день все вокруг осталось белым. Зима началась.
Первый приказ, который мы получили по истечении двух недель, был предельно ясен.
В соответствии с ним мы еще глубже зарылись в покрытую снегом землю.
Переход от наступления к позиционной войне был в нашем корпусе осуществлен почти точно по учебной программе. Тот факт, что мы вынуждены были приостановить наступление, объяснялся сначала условиями местности и неблагоприятными последствиями наступления зимы на нашем участке. Ведь нам было известно из радиоинформации, что на других участках Восточного фронта непрерывное продвижение продолжается и уже удался обход Москвы. Лишь значительно позднее мы узнали, что и там Красная Армия не только стойко держалась, но смелыми контратаками принудила армии, корпуса и дивизии группы армий «Центр» отступить на поспешно сымпровизированную оборонительную линию, причем вермахт потерял необозримое количество техники, несчетное число убитых, раненых и попавших в плен.
Мы ощутили последствия этого первого крупного поражения вермахта, когда противник подтянул к нашим позициям сильные ударные части, прощупывая наш фронт обороны, чтобы затем перейти к атакам возрастающей силы.
После первых снегопадов внезапно ударили морозы, они сковывали всякое движение.
Часовых в окопах нужно было сменять каждые полчаса. Нельзя было браться за оружие без рукавицы, иначе рука примерзала к железу. Участились случаи, когда люди отмораживали ноги, руки или лицо. Если раненых не удавалось сразу вынести за линию огня, они погибали мучительной смертью. Павшие в бою за краткий срок окоченевали; трупы, изуродованные судорогой, укладывались, как дрова, штабелями, в сараях, так как их невозможно было похоронить в земле. Первоначально мы пытались взрывами зарядов динамита готовить могилу, но почти безуспешно.
Мертвые, как и живые, должны были ждать наступления весны.
Оставшиеся в живых прятались в бункерах и избах. Только солдаты, стоявшие снаружи на часах или выполнявшие иную службу, получали полушубки и валенки, добытые в России.
Провидение послало нас на эту войну, когда грело солнце. Однако и старые, опытные офицеры генерального штаба не позаботились о том, чтобы приготовить зимнее обмундирование для миллионов немецких солдат. Они намерены были взять Москву осенью и покончить с коммунизмом, но они не приняли во внимание коммунистов. Вера в непогрешимость верховного руководства сменилась беспокойством и мрачными предчувствиями, но немецкие солдаты сражались и мерзли на льду и в снегу, потому что этого требовала от нас железная дисциплина. Они сражались, не имея зимнего обмундирования, они погибали и замерзали, многие с невысказанным вопросом на устах: почему?
