пробираться среди припаркованных автомобилей. Нам предстояла долгая прогулка по «русскому» Парижу.
— Об улицах с русскими названиями мало кто знает в России, и весьма удивляются, видя их имена, — сказал Никита, выезжая на площадь Шатле.
Мы вышли из машины.
Никита привел меня сюда совсем не для того, чтобы полюбоваться колонной, воздвигнутой в честь побед Наполеона, а посмотреть от нее на два театра.
— Один из них — театр Сары Бернар, другой — театр Шатле, где знаменитый Сергей Дягилев ставил свои балеты в 20-е годы, — поясняет Никита. — Я видел позже его постановки в Гранд-Опера, около служебного входа которого есть площадь его имени. А на сцене театра Шатле, в одном из самых больших залов Парижа, танцевали несравненные Анна Павлова и Тамара Карсавина, здесь пел великий Шаляпин...
Звегинцев остановился у перехода через улицу, и я увидел название — «Севастопол», значит, мы вышли на Севастопольский бульвар. Он начинается от высокой серой башни, которую трудно не заметить: щелевидные окна, перемежающиеся нишами, скульптуры, башенки. Она когда-то служила колокольней разрушенной церкви, яркий образец «пламенеющей» готики, чем-то схожая с Нотр-Дамом.
— Бульвар Севастополь, тянущийся аж до Восточного вокзала, был известен тем, что здесь находились скотобойни и разные рыбные, сырные, мясные лавки «чрева Парижа», а теперь там супермаркет и Центр Помпиду с его жуткими трубами, — рассказывает Никита. — В Париже это не единственная улица с крымским названием. Туристы иногда считают, что эти улицы увековечивают имена крымских городов, сел, речек, тогда как на самом деле они названы в честь побед Франции в Крымскую войну 1853 — 1856 годов. Так Наполеон III отмечал свои победы.
— Хочу показать русские церкви, заодно прокатимся по авеню Малакофф — в честь Малахова кургана, — предлагает Никита. — А по пути проедем одну известную площадь.
И я действительно даже успеваю увидеть ярко освещенный то ли ресторан, то ли кафе «Малакофф», а затем машина прибавляет ход, и мы оказываемся на площади Сталинграда... Это-то название уж точно дано в честь победы Красной Армии под Сталинградом над гитлеровцами. Мы кружим по соседним улицам, но никак не можем найти Сергиевское подворье. Когда же наконец замечаем за забором на пригорке церковь, то, оказывается, здесь нет остановки.
Никита вдалеке паркует машину, но не решается оставить ее без присмотра на безлюдной Крымской улице, и я один отправляюсь к церкви святого Сергия Радонежского, подчиненной Московской патриархии.
Подхожу к забору, толкаю калитку, но она не открывается. Присматриваюсь, вижу кнопку, нажимаю, и калитка, словно по волшебству, распахивается. Поднимаюсь по холму к церкви и застываю пораженный ее прекрасным, чисто русским видом. Поставленная на кирпичное основание, сама она вся деревянная, резная, изукрашена узорами, как северная русская изба. Ступеньки ведут на первый этаж — здесь вход в церковь, а витая лесенка, как в тереме, — на второй, где, наверное, вход для служителей.
К церкви примыкает Православный богословский институт, в освещенных окнах которого мелькают силуэты людей, видны полки с книгами, но уже поздно, и меня, конечно, никто не примет, хотя интересно бы поговорить с семинаристами.
По дороге к своему дому Никита еще подвозит меня к православному собору св. Александра Невского на улице Дарю.
— Здесь по воскресеньям проходят службы, и мы встречаемся со своими знакомыми, потомками тех русских, которые оказались в Париже после революции, — замечает Никита. — Ну что ж, отправимся ко мне отобедать, а то видите, как заманчиво светятся окна ресторана напротив. Кстати, он находится на улице Петра Великого и называется «Город Петроград». А знакомство с русскими местами на сегодня окончим, уже темно, но это еще далеко не все, что есть в Париже.
Вечером, за изящно сервированным столом, где присутствовали супруга Никиты и его сестра, разговор зашел о культурных традициях в среде русских парижан, о днях русской культуры, которые традиционно проводятся в Париже с 1926 года, когда в огромном зале Трокадеро публика бисировала музыке Мусоргского и Рахманинова. Для тогдашних русских эмигрантов, развеянных вихрем гражданской войны по белу свету, День русской культуры стал духовной потребностью, неким объединяющим началом.
Никита Звегинцев, подуставший за день, тем не менее настоял на том, чтобы подвезти меня к гостинице. Машина мягко катила по опустевшим ночным авеню, а я глядя на профиль Никиты, мурлыкавшего какую-то знакомую мелодию, напряженно думал — кого он мне напоминает? И вспомнил — Вертинского, которого я видел на его последнем концерте в Ленинграде. Никита напевал один из его романсов.
Для многих гостей Парижа Монмартр — это «Мекка развлечений». Мне же хотелось понять его роль в жизни художников: ведь для них этот известковый холм в сто с лишним метров высотой стал не только Эдемом, но и Голгофой. Да и название Монмартр отнюдь не «веселого» характера. Оно произошло от латинского mons Martyrum, что означает «Гора Мученика», так как здесь, по преданию, в 272 году был обезглавлен св. Дионисий, — первый епископ Парижа. Но, надо признать, что репутация Монмартра, как «свободной земли свободных художников», сейчас крепко подорвана: богема уже после первой мировой войны перекочевала на Монпарнас, а затем модные мастерские художников были открыты на площади Бастилии.
Я вышел из метро на площади Бланш. Вокруг нее и снискавшей дешевую популярность площади Пигаль раскинулся квартал развлечений. Здесь легко попасть на удочку пронырливых юношей и девушек, куда-то настойчиво приглашающих, или поддаться на уговоры зазывал из стриптиз-баров: «Просто зайти на минутку и взглянуть — это ничего не стоит», а затем выставляют грабительский счет на тысячу или две франков, куда входит бокал плохого шампанского и «услуги девушек», которых вы и в глаза не видели. Нет уж, лучше отправиться на представление в старое доброе кабаре «Мулен-Руж», «Красную Мельницу», крылья которой хорошо видны (особенно вечером, когда она вся переливается электрическими огнями) с площади Бланш. Когда произносишь «Мулен-Руж», то сразу же вспоминаешь Тулуз-Лотрека, который, не жалея себя, проводил в этом заведении все свое время, схватывая кончиком кисти легкие движения танцовщиц, их торжество на сцене и личные драмы, причудливые, искренние образы ночной жизни кабаре. Непризнанные официальным искусством, артисты достигали своего настоящего величия на афишах Тулуз-Лотрека, сохранивших их лица потомкам.
С площади Бланш я двинулся к вершине холма старыми переулочками, а затем по лестницам — на самый верх, где когда-то располагалась небольшая деревушка Монмартр, а сейчас находится церковь Сакре-Кер. Построенная по общественной подписке всего лишь в конце прошлого века, эта базилика, несмотря на свое романо-византийское великолепие, вписалась в парижский пейзаж. Ее большой купол, подобный снежной вершине, и четыре малых видны из многих точек города.
А слева от базилики находится совсем другой «памятник», кипит иная жизнь, словно навечно вобравшая в себя художнический дух Монмартра. На площади Тертр, «каменной» площади, некогда задумчивой и тихой, сейчас целый день людская красочная круговерть. Даже непонятно, кого больше: художников ли, сидящих за мольбертами, или разнообразных черных, белых, желтых физиономий, представителей всех рас, с пышными прическами, косичками и причудливыми гребнями, терпеливо позирующих перед ними.
На это проявление нынешней моды на живопись у французов различные точки зрения. Одни считают, что площадь Тертр — самая настоящая ловушка для туристов, где на площадке всего в 500 квадратных метров ежегодно бывает миллион человек, которые спешат увековечиться у 250 местных рисовальщиков, арендующих свое постоянное место, да еще у множества свободно передвигающихся художников. Действительно, местная богема подчас просто принуждает простофиль усаживаться перед
